— Ладно, женщина, так и быть, сейчас покормлю тебя. — Вздохнув, выбрасывает из-под одеяла худые длинные ноги, садится на кровати и зевает: — Только сначала умоюсь, зубы почищу. Причешусь…

— И побреюсь, — заканчиваю я.

В ответ Данила хватает подушку и запускает её в меня. Не ожидая нападения, я, ойкнув, приземляюсь на пол, на задницу. Оценив результат диверсии, Данила выпрыгивает из кровати и, прихватив свои спортивные штаны, улепетывает от меня в ванную.

— Не бегай! — ору я и, подвернув под себя ногу, быстро поднимаюсь с пола. В ответ из-за двери ванной слышится щелчок замка, шум воды и победоносный веселенький свист. Прихватив Данькины тапки, пристраиваю их под дверь ванной и возвращаюсь в комнату. Уселась на его постели, провела ладонью по сморщенной наволочке, ещё хранившей отпечаток его вихрастой головы и запах теплого сна, машинально заправила выбившийся из неё уголок подушки.

«Какое счастье, что у меня есть ты…»


После завтрака Данила отправляется мыть посуду, а я — собирать его вещи. Засунула в спортивную сумку две пары чистых носков, ещё один теплый свитер, подумав, пристроила к вещам запасную зарядку для телефона (ест он их, что ли?), и, крутя на пальце кольцо ключей, встала в прихожей у входной двери, наблюдая, как Данила, пыхтя, завязывает шнурки на кроссовках.

— Слушай, давай тебе обувь на липучке купим? — в сто пятый раз предлагаю я.

— Нет.

— Ну, давай я тебе шнурки завяжу.

— Нет, — монотонно отвечает «заяц».

— Ну невозможно же так. Тебе нельзя утомляться, тебе нельзя наклоняться, мне ты помочь не разрешаешь. Ну давай кеды на резинке купим?

— Не-ет.

— Тебе не надоело повторять одно то же?

— Нет. — Он распрямляется, пытается отдышаться и глядит на меня. — Мы как, сразу в детдом или ещё куда-нибудь?

— С учетом того, что мне сегодня в двенадцать надо кое-кому позвонить, предлагаю поступить следующим образом: мы, — я подаю ему куртку, — как мы с тобой и договаривались, едем на велотрек в Крылатское. В двенадцать я звоню этому «кое-кому», дальше по обстоятельствам.

— И кто это за «кое-кто»? — ревниво спрашивает Данила.

— Один взрослый дяденька, который не захотел взять тебя на консультацию в «Бакулевский», — отвечаю я и грустно ерошу Даньке волосы на макушке.

— Врач, что ли? — Данила презрительно морщится: врачей он не любит. — Не хотел и не надо. Забудь.

— Забыла. Но имей в виду, завтра в пять вечера нас с тобой ждут в другой клинике, я ещё одного специалиста нашла.

— О блин! — «Заяц» закатывает глаза. — Тогда с тебя мороженое.

— Не-ет, — передразниваю его я, в точности воспроизводя его монотонные интонации.

— Да, — Данила делает шаг ко мне: — Да. Да-а.

Он щурится, и его зеленоватые глаза, на радужку которых попадает зеркальный блик, начинают переливаться всеми оттенками золота.

— Господи, да ты почти с меня ростом, — удивляюсь я.

«И кажется, уже знаешь, как вить из женщин верёвки», — мысленно хмурюсь я.


Парковаться в Крылатском — одно удовольствие: всегда много свободных мест. Мы оставляет машину у Гребного канала, Данька натягивает на уши шапку, я покупаю в кассе билеты, и мы переходим в закрытый комплекс велотрека. Посмотрев на часы (11:55), на Данилу, который с удобством устроился в пластиковом кресле, достал альбом, карандаш и даже прищурился, глядя на арену, где уже собираются на тренировку велосипедисты, я наклоняюсь к нему:

— Мне позвонить надо. Я отойду?

Данька кивает и сует в рот карандаш. Тем не менее, его глаза пристально и недружелюбно следят за каким-то мужчиной, который с интересом наблюдает за мной, пока я, лавируя между креслами, пробираюсь к лестнице.

«Защитник…» Фыркнув, я оборачиваюсь к «зайцу» и машу ему. «Заяц» серьёзно кивает и отводит глаза. Покосившись на Даньку, мужчина, сообразив, что я не одна, разочарованно отворачивается. Я сбегаю по лестнице вниз и толкаю дверь, ведущую в холл. В холле — благодать: простор, тишина и свежий морозный воздух, который льётся из приоткрытого окна. Узкий коридор облепляет арену, я шагаю вперед, облюбовав для разговора с Сечиным большое смотровое окно. Ловлю себя на мысли о том, что начинаю нервничать. Звонить ужасно не хочется, но стрелки часов уже миновали деление «11:59» и готовятся закрыть цифру «12». Набрав в легкие воздух, я делаю вдох и выдох, желаю себе удачи, снимаю с мобильного блокировку и набираю Сечину».


2.


Бакулевский центр, после полудня.


«— Да, Валер. — Я разгуливаю по лечебно-профилактическому корпусу «Бакулевского». Откуда-то чуть тянет тем специфическим запахом, который вам хорошо знаком, если вы хотя бы раз были в больнице. Именно он ассоциируется у вас с болезнями, горем, страданиями и вселяет мысли о бренности существования даже очень здоровым людям. Но, как известно, все страхи и тюрьмы у нас в головах, а на самом деле так пахнет фенол — обычный антисептик. К слову сказать, им до сих пор по старинке моют полы в ряде российских клиник. Я давно привык к этому запаху, и, на мой взгляд, он ничем не лучше и не хуже других. К тому же, дело, по-моему, не столько в запахе, сколько в самой атмосфере медучреждения. Меня, например, однажды занесло в Кисловодск, где я был убит наповал одним видом приёмного отделения больницы. А после посещения их послеоперационной палаты с протекшими потолками, ржавыми трубами и железными койками, ножки которых были прикручены к полу, как в допотопных психушках, я волком взыл, после чего устроил в этой клинике такой тарарам, что их главврач чуть было сам не отъехал в психушку.

Но это самый плохой пример того, что вообще может быть, потому что в нормальных больницах вы никогда не найдете того, что напомнит вам о смертях и болезнях. Что до «Бакулевского», то это, возможно, лучший пример того, как должна быть в принципе организована медицина.

Здесь уютная атмосфера обычной размеренной жизни. Здесь всегда легко дышится, потому что в широких окнах — вид на ухоженную аллею и посаженные прошлой весной деревья. На подоконниках — целая оранжерея цветов. Современный светло-серый пластиковый пол вымыт просто до неприличного блеска. Салатовые жалюзи отбрасывают мягкие зеленые блики на стены и потолки. И все же, настоящий цвет «Бакулевского» — чистый, белый. В белую облицовку одеты изогнутые буквой «с» лечебные корпуса, приемный покой, палаты, которые больше напоминают просторные комнаты, правда, до зубов нафаршированные электроникой. Даже врачи здесь ходят преимущественно в белых халатах. «Мы как ангелы», — однажды пошутил мой «отец». Он, возможно, и был таким. Я — никогда не был. Белый халат для меня — это лишь униформа, и единственное требование, которое я предъявляю к нему: он должен быть безупречно чист, накрахмален и выглажен.

Вот как раз в таком белом халате я прогулочным шагом и расхаживаю по коридору «Бакулевского». Левая рука в кармане брюк, правой прижимаю «Nokia» к уху. Периодически из палат появляются пациенты — преимущественно, пожилой контингент — в частности, бабушки, которые, держа чашки в руках, после полдника спешат за горячей водой к кулеру. Заметив меня, старушки застывают в дверях, и на их лицах появляется напряженно-почтительное выражение. Бабушки неуверенно улыбаются и вполголоса желают мне доброго дня. Впрочем, так ведёт себя большинство пациентов, когда перед ними их лечащий врач, так что я в ответ вежливо наклоняю голову, продолжая неторопливым шагом измерять коридор. Кошусь на сидящую за ресепшен дежурную медсестру Терёхину (двадцать пять или около того, плюс большая любительница делать маникюр на работе). Заметив меня, Ленка Терёхина до ушей заливается краской и торопливо зашвыривает в ящик стола лак для ногтей.

— Ещё раз это увижу, и пойдёшь писать заявление по собственному, — прикрыв трубку ладонью, тихо, без угроз в голосе, предупреждаю я. Терёхина испуганно сглатывает и прячет под стол свои недокрашенные ногти.

Между тем Валерка продолжает в красках расписывать мне, как эстонка восприняла весть об анонимном благотворителе.

— А вообще ей, по-моему, фиолетово, — хихикнув, оптимистично заключает Валерка. — Как я тебе уже говорил, ей главное пацана пристроить на обследование, а кто там похлопотал, ей до фонаря.

— Ясно, — отвечаю я. — Ладно, спасибо, ты молодец.

— Это ты молодец. Откровенно говоря, я давно такого удовольствия не получал! — захлебывается смехом Валерка и, кажется, собирается развивать тему эстонки до бесконечности, но тут в мою трубку вливается второй звонок.

— Подожди, у меня ещё одна линия, — обрываю его восторги я. Отрываю от уха «Nokia» и вижу на дисплее имя абонента, которого — вернее, которую — я вчера забил в свой список контактов, как «А».

— О! — «радуюсь» я и морщусь. «Вот и Саша. Наша... Всё-таки позвонила».

— Валер, ты прости меня, но меня тут одна барышня хочет, — говорю в трубку я.

— Красивая? — продолжает веселиться Валерка.

— Ага, очень. Всё, давай. Перезвоню.

— Привет барышне! — успевает бросить мой однокашник, прежде чем я отрубаю его звонок.

«Итак, терапия на эстонку не действует. Значит, придется вплотную заняться лечением», — думаю я и, плотней прижав трубку к уху, сухо и коротко бросаю:

— Да.

— Добрый день, это Саша.

«Какое счастье!» — очень хочется сыронизировать мне, но вместо этого я говорю:

— Добрый.

— Я звоню вам, как мы и договаривались, — произносит Аасмяэ и молчит.

— И?

— Что «и»? — не понимает она.

— Ну и что вы хотите?