— Здорово, — искренне похвалила его творчество я и, нажав пальцем, выдвинула миниатюрный поддончик, в котором, к собственному удивлению, обнаружила не спички, а таблетки. Перевела на Данилу вопросительный взгляд. В глаза моментально бросилось, как он застыл, напрягся, словно ожидал от меня новых расспросов. «Наверно, у него бронхит, вот поэтому и голос осип, а мне он боится в этом признаться, чтобы я не пересела», — пришло мне в голову, но я всё-таки поинтересовалась:

— У тебя что-то болит? — вернула ему коробок. — Что-то не так с горлом?

— Всё так, — огрызнулся он, схватил коробок и угрюмо уставился на сцену.

— Да ладно, не обижайся. — Я попыталась дотронуться до его тоненького запястья, утопавшего в разношенном рукаве свитера. Заметив мой жест, он вздрогнул и дёрнулся в сторону. Я немедленно убрала руку.

— Вы меня не обидели, — помедлив, произнес он уже более миролюбивым тоном, но при этом продолжал упорно смотреть на сцену.

— Честно, я не хотела обидеть тебя, — оценив его непреклонную позу, принялась по новой уговаривать его я.

— Если честно, то я это понял! — Он покосился на меня и вздохнул: — Ладно, не парьтесь. Лучше скажите, а вы случайно не в курсе, где можно купить хорошие пособия по английскому языку?

— Пособия для… («Господи, в каком классе он учится?») … твоего возраста? — нашлась я.

— Мне нужен зелёный учебник «Advanced Grammar in Use» Мартина Хьювингса, выпущенный в Кэмбридже, в 2015 году, — отбарабанил мальчик.

— Вам здесь английский на таком уровне преподают? — опешила я. Ещё бы я не опешила: насколько я помнила по своему институту, где английский всегда шёл на ура, подобный учебник предназначался для тех, кто свободно владел английским, но хотел усовершенствовать свои знания до уровня носителя языка.

— Да нет, — оценив бесценное выражение моего лица, усмехнулся Данила. — Здесь его так не преподают. Это я хочу его подтянуть, чтобы после школы пройти конкурс в нормальный лингвистический институт и сразу же устроиться на работу.

— Кем?

— Переводчиком.

— А почему именно переводчиком? — невольно заинтересовалась я, потому что, по моему скромному мнению, из этого мальчишки с его худощавой фигурой и умением рисовать скорей бы вышел спортсмен или художник-мультипликатор, но никак не скучный работник офиса.

— А так работу легче найти. И переводить можно, не вставая со стула.

Услышав такое, я окончательно потеряла дар речи.

— Так, погоди, тебе сколько лет? — наконец пришла в себя я.

— Тринадцать, — буркнул он и тут же заносчиво вскинул бровь: — А что?

— Тринадцать — это значит, что ты в седьмом классе. Так? — Он кивнул, продолжая сканировать меня глазами, словно пытался понять, что у меня на уме. — И при этом физические упражнения ты не любишь, зато хорошо рисуешь, у тебя продвинутый уровень иностранного языка и взрослые планы на жизнь. Слушай, а ты часом не гений? — подначила его я.

— Ага, я — гений, — невозмутимо согласился он. — С трояком по математике и освобождением от физкультуры.

Я не знаю, кто научил его произносить фразы абсолютно серьёзным голосом и с лицом, преисполненным детской невинности, но делать он это умел, как никто, и я, не сдержавшись, фыркнула. В ответ мальчик широко и доверчиво улыбнулся мне, но уже через секунду смутился и, пряча растерянность, принялся ожесточенно тереть остренький кончик носа. А я вдруг поняла, чем же он так понравился мне: да, он был ребёнком, таким же, как все дети — дерзким, милым, самолюбивым, вспыльчивым и скрытным. Вот только этот ребёнок не собирался надолго засиживаться в детях. Он был вполне независим, умел отбиваться от неудобных вопросов и даже строил взрослые планы на жизнь. Он слишком рано решил сойти со станции «Детство», чтобы стать взрослым.

Щемящая жалость к подростку, в котором так странно сплелись детская ложь и искренность взрослого человека, раскалённым кольцом прокатилась по сердцу, в горле встал ком, и я испытала исступленное, странное, потрясшее даже меня саму, желание защитить его. Сделать хоть что-нибудь для того, чтобы он хоть на минуту почувствовал себя счастливым.

— А хочешь, я куплю тебе этот учебник и привезу? — тихо сказала я.

— Да? Ладно, спасибо. — Обидно, но он даже не улыбнулся. Больше того, казалось, он вообще не обрадовался моему предложению. — А сколько сейчас времени? — Не дожидаясь ответа, покосился на стрелки моих наручных часов и встал: — Ну ладно, мне пора. Спасибо за разговор, было очень приятно познакомиться с вами.

— Мне тоже было приятно… Погоди, ты на сцену? Ты сейчас выступаешь? — Я понять ничего не могла.

— Нет, я не выступаю. Мне просто пора, до свидания, — он сухо попрощался и ловко, ужом выскользнул из ряда.

Развернувшись и перекинув руку через спинку ещё тёплого после него кресла, я наблюдала, как мальчик с детским лицом и повадками взрослого неторопливо дошел до двери, как юркнул за дверь. И только, когда он исчез, я сообразила, что он не назвал мне своей фамилии и не спросил меня, когда я приеду и привезу ему этот учебник? Он даже мой телефонный номер не попросил. Он просто не верил, что я вернусь.


Но он ошибся.

Я вернулась в детдом ровно через сутки, ухлопав пять мучительных часов на то, чтобы разыскать этот проклятый учебник. Пособие нашлось во вторник, в книжном, на окраине Новой Москвы. В среду, свернув к обеду все дела в телецентре, я позвонила Марине Алексеевне, заручилась её обещанием оформить мне пропуск на вход и отправилась на Карамышевский проезд. Припарковалась в уже знакомом мне дворике и с хрустящим пакетом под мышкой (пособие плюс стопка прилагающихся к нему аудиодисков), зашагала к учебному корпусу. Разглядывая школьный двор, где под крупными хлопьями снегопада дети постарше оккупировали беседку, а малыши с визгом и хохотом носились по двору и кидались друг в друга снежками, я искала среди подростков Данилу. Но — то ли я плохо смотрела, то ли Данилы на школьном дворе не было — его я там не нашла, зато наткнулась в вестибюле на Марину Алексеевну Добровольскую.

«Какое удивительное превращение, — думала я, рассматривая её сурово поджатые губы и ледяные глаза. — Ещё позавчера она была готова меня чуть ли не на руках носить, а сегодня глядит на меня так, точно я — враг номер один».

— Здравствуйте, — тем не менее, довольно мило улыбнулась я.

— Здравствуйте, — прошуршала она сухим, как жухлый лист, голосом и покосилась на пакет у меня под мышкой. — Спасибо, что нашли время это купить.

— Не за что. А где заяц… то есть Данила? — поймав её озадаченный взгляд, быстро исправилась я, и, прижав локтем к боку пакет, принялась счищать мокрый снег с парки.

— Данила сейчас спустится, но сначала я бы хотела с вами кое-что обсудить. Много времени это не займет. — Тон у неё был деловой. Я бы даже сказала, командирский такой тон.

— Хорошо, — кивнула я, решив, что Добровольская затеяла провести со мной нечто вроде лёгкого инструктажа относительно правил моего пребывания на территории детского дома и общения с мальчиком. Добровольская посмотрела на старшеклассниц, которые крутились у вешалки и о чем-то болтали между собой, на мальчишку, который блуждал и искал что-то в недрах вешалки, и указала мне на скамейку, которая стояла в метрах пяти от вешалки и от детей:

— Пойдёмте туда. Поскольку наш разговор, как мне кажется, не затянется, то я предлагаю побеседовать здесь, а не в моём кабинете.

Она направилась к лавочке. Я последовала за ней. Добровольская уселась, аккуратно расправила подол тёмного платья и подняла на меня непроницаемые глаза.

— Сашенька, — начала она подчёркнуто дружелюбным голосом, — я ценю, что вы нашли время разыскать и привезти Даниле этот учебник. Больше того, я чрезвычайно ценю ваш душевный порыв и то, как быстро вы откликнулись на просьбу мальчика, но я хочу вас попросить без серьёзных намерений здесь больше не появляться.

Если Добровольская хотела меня удивить, то это ей удалось. Но вообще-то в себя я прихожу быстро, и, к тому же, взрослая женщина-педагог с опытом ведения словесных войн — это вам не тринадцатилетний подросток, которого так или иначе нужно щадить.

— Ясно, — я положила пакет с учебником на скамейку и расстегнула парку, показывая, что я никуда не тороплюсь и уж точно сейчас никуда не уйду. — А что значит, серьёзные?

— Дослушайте! — оценив выбранную мной стратегию поведения, Добровольская раздраженно повысила голос, но спохватилась и снова взяла дружеский тон: — Сашенька, вы поймите, дети, которые здесь живут, отказники или же поступили сюда из неблагополучных семей. Данила как раз из подобной семьи. Вы представляете себе, что это такое?

— Да, — кивнула я, — представляю. Я об этом читала.

Я и вправду читала: позавчера, вернувшись с их «праздничного» концерта, я перерыла весь Интернет в поисках информации, чтобы хотя бы попытаться понять, как живётся таким, как Данила.

— Прекрасно, — оценив мой ответ, Добровольская усмехнулась. — Тогда вы должны понимать, что любой из подростков, кто находится здесь, в каждом, ему сочувствующем, будет невольно искать потенциального родителя. А поскольку таких детей редко усыновляют, то каждое последующее разочарование наносит им всё новые душевные травмы.

«Кажется, инструктаж понемногу переходит в урок психологии», — подумала я и напомнила Добровольской:

— Вы меня простите, но я всего лишь привезла ребёнку учебник.

— Отлично. Раз так, то оставьте его мне, я сама передам его мальчику, и мы на этом закончим, — отрезала Добровольская и сделала движение, точно она собиралась встать, предлагая мне вручить ей пособие и попрощаться.

— То есть мальчика мне увидеть нельзя? — В ответ я поудобней устроилась на жёстком сидении лавочки и закинула ногу на ногу.