— Ну, и вы на ток-шоу, — выстреливаю я.

— Я? — Думаете, мои слова привели Сечина в замешательство? Ага, держи карман шире: он смеется и цепляет вилкой остатки эклера. — Саша, да Бог с вами. Когда я такое говорил?

На всякий случай, сначала даю ему прожевать и проглотить.

— А там, в студии. Помните, вы еще говорили о том, что только лечащий врач отвечает за жизнь больного? Разве из этого не следует, что вы сами лечащий врач и ведет приемы?

Сечин, моргнув, уставился на меня. Отложил вилку в сторону, поискал глазами салфетницу. Выдернул из пластикового зажима салфетку, тщательно вытер рот. Скомкав, бросил её под тарелку и откинулся на спинку стула:

— Так, а теперь давайте без шуток. Саша, что конкретно что вы от меня хотите?

— Честно? — решительно отодвигаю от себя чашку с остывшим кофе. — Я очень хочу узнать, как записаться к вам на приём.

— У вас что-то болит? Что именно?

Судя по тону Сечина, он мне не очень верит.

— Да нет, у меня ничего не болит, — смеюсь наигранно. — Просто у меня есть один хороший знакомый… — Поймав насмешливый взгляд Сечина, которым он за секунду ухитрился объяснить мне, что думает по поводу такой моей насыщенной личной жизни, пытаюсь исправиться: — Вернее, это не знакомый. Это… — покосившись на стойку бара, за которой сидит наблюдающая за нами Маруся, я обхватываю ладонями сидение стула и вместе со стулом придвигаюсь ближе к столу: — Арсен Павлович, это мальчик, — понизив голос, признаюсь я, — его зовут Данила, Данила Кириллов. Ему четырнадцать лет, и он… он из детского дома.


У вас шок от моего признания? Да, это есть мой «заяц», которого я люблю так, что душу за него заложу. Но ваш шок — это ничто по сравнению с тем, что произошло с Сечиным. Его спокойная ирония в мгновение ока слетает с него, как шелуха с лука. Глаза вспыхнули, зрачки расширились, точно Сечин испытал настоящее потрясение. Но уже через мгновение его шок сменился яростью — да такой, словно я подняла на него руку. Гнев словно высвободил его энергию: его красивые кисти, которые до этого расслабленно лежали на столе, сжались в кулаки. Клянусь, я даже хруст суставов услышала.

    «Что с ним? Что я такого сказала?» Почему у Сечина такая дикая реакция на мои слова? Я не понимаю. Испуганно откидываюсь на спинку стула. Ещё пару минут назад я была абсолютно уверена в том, что я всё правильно рассчитала, и Сечин проявит лояльность к мальчику из детдома и возьмет его на консультацию. Уставилась на мужские ладони, сведённые в побелевшие кулаки.

— Арсен Павлович, — осторожно зову я, — что с вами?

Очевидно, мой голос привел Сечина в чувство. Его пальцы с усилием разжимаются, он поднимает руку к лицу и начинает раздражённо тереть переносицу. Когда он отрывает ладонь от лица, то я второй раз теряюсь при виде его нового превращения. Не знаю, как описать то, что я увидела, но выглядело это так, словно кто-то в ярости вырубил в его зеленоватых глазах теплый свет, да и ещё в бешенстве задёрнул их занавесками.

— Вы этому мальчику — кто? — резким тоном сходу берёт Сечин.

— В смысле? — Я даже вздрогнула.

— Ну, вы сказали, что это мальчик из детского дома, — холодно поясняет мне он. — В матери вы ему по возрасту не годитесь, фамилии у вас разные, так что вы ему и не сестра. Тогда кто вы ему? Опекун? Попечитель?

«Ничего себе. А он, оказывается, в теме…» Но самое неприятное заключается в том, что Сечин почти вплотную подобрался к тому, что является моей тайной. Да, я хочу забрать «зайца» из детского дома. Казалось бы, что в этом такого? В России сейчас много усыновляют. Увы, в моём случае есть одна юридическая загвоздка, и любой здравомыслящий человек, узнав, каким образом я собираюсь её обойти, немедленно сдаст меня органам опеки и попечительства, а те уже никогда не отдадут мне Данилу.

«Саша, сделай так, чтобы меня никогда не забрали назад», — звучит в моей голове тихий, вынимающий из меня душу, голос мальчишки.

«Я тебе обещаю. Я тебя никому не отдам. Я все для этого сделаю».

— Нет, я Даниле не опекун, — старательно складываю губы в легкомысленную улыбку. — Но это не важно, так что давайте считать, что я просто принимаю участие в судьбе этого мальчика, ладно?

Не сводя с меня темного и странного взгляда, Сечин кладет локти на стол и прячет свой подбородок в замок из пальцев. Потирая щетину вокруг своих плотно сжатых губ, он долго разглядывает меня.

— Хорошо, давайте считать именно так, — в конце концов, соглашается он. — А почему вы решили обратиться с этой просьбой ко мне? Или вы не знаете, что детская кардиохирургия существенно отличается от взрослой?

— Знаю, — киваю, — но беда в том, что детские кардиологи не могу поставить Даниле диагноз.

— А если поподробней? — Сечин не сводит с меня внимательных глаз.

— А если поподробней, — откидываюсь на спинку стула и кладу ногу на ногу, — то за последние полгода я слышала уже три диагноза: врожденный порок сердца, хроническая сердечная недостаточность и даже симптом «барабанных палочек».

— Аритмия, понятно, — кивает Сечин. — Что дальше?

— А дальше, — начинаю понемногу раздражаться я, — всем вокруг всё понятно, но ребенку не помогают ни стационарное лечение, ни выписанные препараты. Ему всего четырнадцать, а он задыхается от любой физической нагрузки, от элементарного движения вверх по лестнице. Он даже в футбол не может играть со своими сверстниками. И я и решила…

— И вы решили вытащить на ток-шоу меня, воспользоваться моим невольным промахом и заставить меня взять мальчика на консультацию, — ровным голосом заканчивает Сечин.

— Нет, не так, — отбиваюсь я, хотя всё было именно так.

— Не так? А как? — Сечин насмешливо приподнимает бровь, а я ловлю себя на мысли о том, что начинаю тихо его ненавидеть.

— Арсен Павлович, всё, что я хотела, это узнать, как отправить ребенка на консультацию именно к вам, потому что все говорят, что вы очень хороший врач, — в итоге включаю женщину я.

— Очень мило, я оценил, — иронично хмыкает Сечин. Ставит на стол оба локтя и вдруг одним резким движением придвигается ближе ко мне. — А теперь, Саша, позвольте-ка мне вам кое-что прояснить. В общем, так: я не знаю, кто и что вам рассказывал про меня, но я действительно никого не обманывал — ни вас, здесь и сейчас, ни тех людей, там, в студии. Телемедицина — это не отсебятина, а отрасль, которая регулируется определенными правилами игры. Поэтому запрос на консультацию вашего мальчика в «Бакулевский» должны прислать не вы, а его текущий лечащий врач. Как это сделать, прочитайте на нашем сайте. Подаете заявку и получаете профессиональную помощь.

— А я была на вашем сайте. Уже. Вместе с лечащим врачом Даньки, — устав ломать комедию, огрызаюсь я. — И мы с ним такую заявку даже оформляли. А нам в ответ сообщили, что у вас очереди, и надо ждать. И меня это категорически не устраивает.

— Как фамилия лечащего врача Данилы?

Задрожав от вспыхнувшей во мне надежды и радости, лихорадочно хватаюсь за портмоне и дёргаю заедающую молнию. Неосторожно прищемив острой застежкой указательный палец, чертыхаюсь и сую палец в рот. Сечин, поглядев на меня, выуживает из стакана салфетку и протягивает её мне. Отрицательно помотав головой, другой рукой выхватываю из портмоне визитку и бросаю её на стол. Покосившись на белый картонный прямоугольник, Сечин переводит на меня ничего не выражающий взгляд.

— Понятно, — спокойно говорит он и глядит на часы. — Простите, но мне пора. Наши пятнадцать минут закончились.

— То есть? — ошеломленно моргаю я, глядя, как Сечин собирается подняться из-за стола и уйти. — Но подождите… а как же Данила?

— Саша, — Сечин, пробежав глазами по моему жалобно наморщенному лбу, нетерпеливо вздыхает и снова усаживается на стул. — Саша, — повторяет он более мягким тоном, — пожалуйста, услышьте наконец то, что я вам говорю: перестаньте заниматься самодеятельностью. Есть правила, им надо следовать.

— Ваши правила я поняла. А теперь поговорим об исключениях, — откинув все игры в приличия, режу я. — Итак, что конкретно я должна сделать, чтобы Данила Кириллов был отправлен в лучший профильный медицинский центр страны к самому лучшему врачу, если «Бакулевский» — это лучшее медучреждение, а среди практикующих врачей самый лучший — вы?

— Ну, привет, приехали, — Сечин даже поморщился. — Саша, ну хорошо, ну даже если предположить, что я возьму Кириллова на обследование, хотя я — еще раз вам повторяю — не детский врач, то как, по-вашему, «Бакулевский» объяснит тем, кто стоит в очереди, что Кириллов заслуживает это больше других?

— Ему всего четырнадцать, — холодно напоминаю я.

— Это я уже слышал, — невозмутимо кивает Сечин. — А как насчёт того, что в очереди стоят беременные и даже грудные дети?

— Он из детдома, и у него никого нет, — шипящим голосом чуть ли не выплёвываю я.

— Точно. И поэтому все остальные должны уступить ему своё место?

— Но есть же экстраординарные случаи, есть же милосердие, в конце-то концов? — я повышаю голос.

— А милосердие, Саша, это такая штука, которую всегда надо ограничивать очень жёсткими рамками, — тихо произносит Сечин и переводит взгляд за окно, — или в противном случае будет тот самый бардак, против которого вы так восставали в студии.

Глядя на красивое, спокойное и сейчас почти ненавистное мне лицо, я выдергиваю из арсенала самое последнее средство:

— Арсен Павлович, если дело в деньгах, то у меня есть. Вы только скажите, сколько?

— На детские дома есть дотации, — Сечин удивленно приподнимает бровь.

— Нет. Вам. Лично.