Колин Гувер - 9 ноября

Но не имеет значения, готов ли я, потому что она советует им сделать селфи, после чего удаляется в туалет. Фэллон проходит мимо меня, и как только она появляется в поле моего зрения, на секунду мое дыхание прерывается.

Она уходит в противоположном направлении, поэтому мне опять не видно ее лица. Я увидел только ее волосы. Очень много волос: длинные, густые, прямые, темно-каштановые, такого же цвета, как и ее обувь, и они спадают до самой поясницы.

На ней джинсы, которые подходят ей идеально, словно были сшиты на заказ: облегают каждый изгиб от бедер до лодыжек. Они такие обтягивающие, что я невольно хочу узнать какие на ней сегодня трусики. Потому что я не вижу линию белья. Может на ней стринги, а может она вообще... какого черта, Бен? Что, черт возьми, толкнуло тебя на эти мысли?

Мой пульс ускоряется, так как я понимаю, что мне пора уходить. Нужно просто встать и уйти, приняв тот факт, что Фэллон вроде как в порядке. Может ее отец и засранец, но она в состоянии постоять за себя, так что мое близкое присутствие никому не принесло пользы.

Но, этот чертов официант клюнул на то, что Донаван О'Нил обменивается с ним приветствиями. Мне даже наплевать на свою еду, пусть он просто принесет мне счет, чтобы я смог расплатиться и свалить от сюда.

Я начинаю нервно трясти коленом. Фэллон уже долго находится в туалете, и я знаю, что через несколько секунд она выйдет оттуда. Не знаю, должен ли я посмотреть на нее, или отвернуться, или улыбнуться, или сбежать, или, блядь, что мне сделать- то?

Она выходит.

Смотрит под ноги, и я опять не вижу ее лица, но спереди ее тело еще идеальнее, чем сзади.

Когда она поднимает на меня взгляд, в моем животе ухает. Такое чувство, что мое сердце начинает плавится изнутри. Впервые за два года, я вижу, что именно сделал с ней.

От верхней части ее левой щеки, возле глаза, до самой шеи тянутся шрамы. Шрамы, которые она получила из-за меня. Они гораздо светлее обычных рубцов, но достаточно заметные: розоватого оттенка, светлее и нежнее остальной кожи на лице. Но больше всего на лице выделяются не ее шрамы. А ее зеленые глаза, которые теперь смотрят на меня. Неуверенность, которая скрывается за ними, лучше всего остального показывает, сколько вреда я причинил ее жизни.

Фэллон поднимает руку и захватывает ртом прядь волос, прикрывая ими несколько шрамов. После, сразу же опускает взгляд на пол, позволяя волосам упасть на щеку и скрыть еще больше шрамов. Я продолжаю смотреть на нее, потому что сложно не делать этого. И думаю о том, какой для нее была та ночь. Как страшно ей было. Сколько мук ей пришлось пережить за месяцы восстановления.

Я сжимаю руки в кулаки, потому что никогда до этого момента, не чувствовал большей необходимости все исправить. Мне хочется упасть на колени перед ней и просить прощения за то, что заставил пережить столько боли. За то, что разрушил ее карьеру. За то, что заставил ее считать необходимым скрывать лицо за волосами, когда она, так чертовски красива.

И она даже понятия не имеет: Фэллон не знает, что, подняв взгляд, она посмотрела в глаза парню, который разрушил ее жизнь. Она не знает, что я готов отдать все, чтобы прикоснуться губами к ее щеке, чтобы расцеловать шрамы, которые нанес ей, сказать, как мне безумно жаль.

Она не знает, что я на грани истерики, просто глядя на ее лицо, потому что оно в равной степени и изысканное и пропитанное муками. Я боюсь, что если не улыбнусь ей прямо сейчас, то расплачусь.

И когда это происходит, у меня в груди становится тесно. Я боюсь, что единственное чем мы обменялись, это лишь крошечная улыбка, и это больше никогда не повторится. А я не могу понять, почему меня это так беспокоит, ведь до сегодняшнего дня, я даже не был уверен, что когда-либо хотел увидеть Фэллон.

Но теперь, когда я увидел ее, не уверен, что хочу остановиться на этом. И тот факт, что ее отец, прямо сейчас подавляет ее и говорит, что она недостаточно красива, чтобы продолжать играть на сцене, вызывает во мне желание перепрыгнуть через кабинку и придушить его. Или по крайней мере перелезь в их кабинку и защитить ее.

И именно в этот момент официант приносит мне еду. Я пытаюсь есть. Правда пытаюсь, но меня все равно трясет от тона, с которым ее отец разговаривает с ней. Медленно я жую картофель фри, слушая, как ее отец все больше и больше лицемерит. Сначала, я успокаиваюсь, когда слышу, что она планирует переехать.

Какая молодец, думаю я.

Теперь, когда я знаю, что у нее достаточно смелости, чтобы переехать в другой конец страны и снова попробовать стать актрисой, я уважаю ее больше, чем уважал кого бы то ни было в своей жизни. Но когда слышу, как ее отец без остановки пытается внушить ей, что у нее нет шансов, я чувствую такое отвращение, которое никогда ни к кому не испытывал.

Слышу, как ее отец прочищает горло.

- Ты знаешь, я не это имел ввиду. Я не говорю, что ты растрачиваешь себя на аудиокниги. Я лишь стараюсь донести, что ты способна построить успешную карьеру в чем-то другом, раз уж играть ты больше не можешь. Аудиокниги низко оплачиваются. Как и Бродвей, собственно говоря.

Я не слышу, что она отвечает на это, потому что у меня перед глазами появляется красная пелена. Не могу поверить, что этот мужчина - отец, который вместо того чтобы защитить и помочь собственной дочери преодолеть тяжелые испытания, говорит ей такое. Может быть, он проявляет жестокость из лучших побуждений, но эта девушка достаточно натерпелась.

Разговор останавливается. Достаточно надолго, чтобы ее отец попросил наполнить стакан водой. Достаточно надолго, чтобы официант наполнил и мой стакан, и достаточно, чтобы я встал и пошел в туалет, в попытке успокоиться, а потом вернуться на свое место уже без желания придушить мужчину, сидящего за моей спиной.

- Из-за тебя мне хочется навсегда поставить крест на всех мужчинах, - говорит она.

Черт, из-за ее отца, мне самому хочется, чтобы она поставила крест на всех мужчинах. Если все мужчины действительно такие недалекие, как этот, то все женщины должны отречься от мужчин навсегда.

- Это не должно стать проблемой, - отвечает ее отец. - Насколько мне известно, ты сходила только на одно свидание, и то больше двух лет назад.

И в этот момент, все мое благоразумие вылетает в окно.

Неужели он забыл, какой сегодня день? Неужели он не имеет чертова понятия, что его дочь пережила за последние два года? Уверен, она провела отличный год восстановления, и благодаря секундному взгляду в ее глаза, я могу сказать, что у нее нет ни капли самоуверенности. И после этого, он напоминает ей о том, что у нее не было свидания после несчастного случая?

От злости у меня трясутся руки. Думаю, сейчас я даже злее, чем в ту ночь, когда поджег его машину.

- Да, папочка, - отвечает она с напряжением в голосе. - Я действительно не получаю такого же внимания от парней, какое привыкла получать раньше.

Я выскальзываю из своей кабинки, не в силах остановиться. Но будь я проклят, если позволю этой девушке провести еще хоть одну секунду без надлежащей поддержки.

Я сажусь рядом с ней:

- Извини, детка, опоздал, - говорю я, и обнимаю ее за плечи.

Фэллон напрягается под моей рукой, но я продолжаю. Прижимаюсь губами к ее виску, невольно вдыхая аромат ее цветочного шампуня.

- Чертовы калифорнийские пробки, - бормочу я.

Протягиваю руку ее отцу, и прежде чем представиться, жду, узнает ли он меня, раз он был знаком с моей матерью. Через несколько лет после смерти отца, мама вернула себе девичью фамилию, так что он может и не знать, кто я. Надеюсь.

- Я Бен. Бентон Джеймс Кесслер. Парень вашей дочери.

В выражении его лица нет ни единого намека, на то что он узнал меня. Он понятия не имеет, кто я.

Ее отец пожимает мне руку и мне хочется притянуть его к себе и двинуть ему по зубам. Наверняка бы сделал это, если бы не почувствовал нарастающее напряжение рядом. Я откидываюсь на спинку и притягиваю ее к себе, шепча в ухо:

- Просто подыграй мне.

И в этот момент в ее голове словно загорается лампочка, потому что замешательство на лице Фэллон сменяется восторгом. Она с любовью улыбается мне и, прислонившись ближе, говорит:

- Не думала, что ты приедешь.

"Да" - хочу сказать я в ответ.

«Я тоже не думал, что буду сидеть здесь. Но поскольку, я не смогу сделать твою жизнь еще хуже в этот день, меньшее, что я могу, это попытаться сделать его чуточку лучше». 

Я складываю прочтенные страницы в отдельную стопку и в недоумении смотрю на рукопись. Знаю, я должна злиться за то, что он так долго лгал мне, но читая его мысли, я каким-то образом оправдываю его поступки. Но не только его, я так же оправдываю поступки своего отца.

Бен прав: теперь, возвращаясь к тому дню, я могу понять, что мой отец не виноват. Он высказывал свое собственное мнение по поводу моей карьеры, и на это имеет право каждый родитель. Кроме того, я сразу набросилась на отца, как только он сел в кабинку: он перешел в режим обороны, я – в режим нападения, поэтому все сразу пошло наперекосяк.

Мне нужно помнить, что люди демонстрируют свою любовь разными способами. И несмотря на то, что наши способы полностью противоположны, это все равно любовь.

Перехожу к следующей главе, но из страниц, между пятой и шестой главой, выпадает несколько листков. Откладываю рукопись и беру письмо. Это еще одна записка от Бена.