Колин Гувер - 9 ноября

Прикрываю рукой лицо и закрываю глаза. Жду несколько секунд, а затем беру свой сотовый телефон.

Девятое ноября.

Дерьмо.

Я имею в виду, это не удивительно, что я не проспала двадцать четыре часа, поэтому не знаю, почему я расстроена. Особенно, учитывая, что я получила одиннадцать часов сна. Не уверена, что спала столько с тех пор, как была подростком. И тем более я не спала так долго в день годовщины. Обычно я вообще не сплю.

Встаю посреди спальни и обдумываю, как провести сегодняшний день. За дверью номер один находится моя ванная комната, зубная щетка и душ.

За дверью номер два – диван, телевизор и холодильник.

Я выбираю дверь номер два.

Когда я ее открываю, мне сразу хочется, чтобы я выбрала дверь номер один.

На диване сидит моя мама.

Дерьмо. Я забыла, что она должна была принести мне завтрак. Теперь она подумает, что я ничего не делаю, а только сплю целыми днями.

– Привет, – здороваюсь я, выходя из спальни. Она поднимает глаза, и меня сбивает с толку выражение ее лица.

Она плачет.

Первая моя мысль – что случилось и кто это сделал? Отец? Бабушка? Двоюродные братья? Тети? Дяди? Бодл, мамин пес?

– Что случилось? – спрашиваю её.

Но потом я смотрю вниз на её колени, и понимаю, что случилось всё. Мама читает рукопись.

Рукопись Бена.

Нашу историю.

С каких это пор она начала лезть в частную жизнь? Я указываю на рукопись и смотрю на нее обиженным взглядом.

– Что ты делаешь?

Мама подбирает выброшенный платок и вытирает глаза.

– Прости, – извиняется она, всхлипывая. – Я увидела письмо. И я бы никогда не стала читать твои личные вещи, но оно было открыто, когда утром я принесла завтрак, и просто... Прости. А потом, – она поднимает несколько листов рукописи и размахивает ими, – я прочитала первую страницу и, просидев здесь уже четыре часа, не могу остановиться.

Она читала это в течение четырех часов?

Я подхожу к ней и хватаю стопку страниц с её колен.

– Сколько ты прочитала? – я беру рукопись и отношу обратно на кухню. – И зачем? Ты не имела права читать это, мама. Боже, не могу поверить, что ты это сделала, – я заталкиваю рукопись обратно в картонную коробку и отношу к мусорному ведру. Наступаю на кнопку, чтобы открыть крышку ведра, но мама оказывается рядом со мной быстрее. Она никогда так быстро не двигалась.

– Фэллон, не смей это выкидывать! – восклицает она, выхватив коробку из моих рук и прижав к груди. – Зачем ты это делаешь? – она ставит коробку на стойку, прикрывая ее рукой, как будто это что–то ценное, что я чуть не сломала.

Я в замешательстве, почему она так реагирует на то, что должно её злить.

Мама быстро выдыхает, а затем твердо смотрит мне в глаза.

– Милая, – говорит она. – Это все правда? Все это происходило на самом деле?

Даже не знаю, что ей ответить, потому что понятия не имею, что она имеет в виду под словом «все». Я пожимаю плечами.

– Не знаю. Я еще ничего не читала, – прохожу мимо нее и направляюсь к дивану. – Но если ты имеешь в виду Бентона Джеймса Кесслера и тот факт, что он позволил мне окончательно влюбиться в его вымышленную версию, то да. Это произошло. – я поднимаю одну из диванных подушек в поисках пульта от телевизора. – И если ты имеешь в виду то, что я узнала, что он каким–то образом был причастен к пожару, который чуть не убил меня, но не рассказал такую незначительную деталь, когда я была влюблена в него, тогда да, это тоже произошло. – я нахожу пульт.

Сажусь на диван и скрещиваю ноги, готовясь к двенадцати–часовому марафону реалити–шоу. Сейчас для мамы самое прекрасное время, чтобы уехать, но вместо этого она подходит к дивану и садится рядом со мной.

– Ты это не читала? – спрашивает она, опуская коробку на кофейный столик перед нами.

– Я прочитала пролог в прошлом году. Этого для меня было достаточно.

Я чувствую тепло её руки, накрывающей мою. Медленно поворачиваю голову, чтобы увидеть, что мама ласково мне улыбается.

– Милая...

Моя голова откидывается на спинку дивана.

– Пожалуйста, твои советы могут подождать до завтра?

Мама вздыхает.

– Фэллон, посмотри на меня.

И я смотрю, потому что она моя мама, и я люблю ее, и по какой–то причине, хоть мне уже двадцать три, я все еще делаю то, что она говорит.

Она подносит руку к моему лицу и убирает прядь волос за левое ухо. Её большой палец касается шрамов на моей щеке, и я вздрагиваю, потому что это первый раз, когда мама намеренно прикасается к ним. Кроме Бена, я никогда никому не позволяла их трогать.

– Ты любишь его? – спрашивает она.

В течение нескольких секунд я не двигаюсь. Горло будто горит, поэтому вместо того, чтобы сказать "да", я просто киваю.

Ее губы дергаются, и она дважды быстро моргает, пытаясь не заплакать. Мама всё еще водит большим пальцем по моей щеке. Она отводит взгляд и осматривает мои шрамы на лице и шее.

– Я не собираюсь притворяться, что знаю, через что ты прошла. Но после прочтения этих страниц, я могу заверить тебя, что ты не единственная, кто был изранен в том пожаре. Просто потому что он не показывал тебе свои шрамы, не значит, что их не существует, – мама берет коробку и ставит ее на мои колени. – Вот они. Он выставил свои шрамы на всеобщее обозрение ради тебя, и ты должна не отворачиваться от них и проявить к нему уважение, которое он проявил к тебе.

По щеке скатывается первая слеза за сегодняшний день. Я должна была догадаться, что не смогу не плакать сегодня.

Мама встает и собирает свои вещи. Она покидает мою квартиру так больше ничего не сказав.

И я открываю коробку, потому что она моя мама, и я люблю ее, и по какой–то причине, хоть мне уже двадцать три, я все еще делаю то, что она говорит.

Я бегло просматриваю пролог, который читала в прошлом году. Ничего не изменилось. Открываю первую главу и начинаю с самого начала. 

Девятое ноября

16 лет

«Сломи солнце до рассвета, и смерть не будет иметь власти».

– Дилан Томас

Большинство людей не знают, что такое смерть.

Я знаю.

Смерть – это отсутствие шагов по коридору. Это как утренний душ, который не приняли. Смерть – это отсутствие голоса, который должен звать с кухни, чтобы разбудить меня. Смерть – это отсутствие стука в дверь моей комнаты, который обычно звучит за секунду сигнала будильника.

Некоторые люди говорят, что глубоко внутри у них появляется предчувствие, когда должно произойти что-то плохое.

Прямо сейчас я чувствую это не глубоко внутри.

Я чувствую это всем проклятым телом. От волосков на руках через кожу это чувство проникает прямо в кости. И с каждой секундой, которая проходит без единого звука за моей дверью, это чувство становится тяжелее, и начинает медленно просачиваться в мою душу.

Я лежу в постели ещё несколько минут, ожидая услышать, как хлопнет дверца кухонного шкафа или музыку, которую она всегда включает в гостиной. Но ничего не происходит, даже после звонка моего будильника.

Я тянусь, чтобы выключить его, и мои пальцы дрожат, пока я пытаюсь вспомнить, как заставить замолчать этот дурацкий будильник, который я без проблем выключал на протяжении двух лет. Когда он замолкает, я заставляю себя одеться. Поднимаю свой сотовый с комода, но там у меня только одно сообщение от Абиты.

Привет, сегодня практика после школы. Увидимся в пять?

Кладу телефон в карман, но потом снова его вынимаю и оставляю в своих руках. Не спрашивайте меня, откуда я это знаю, но, возможно, он мне понадобится. И время, которое я потрачу на то, чтобы вытащить телефон из кармана, может быть драгоценным, потраченным в пустую.

Её комната находится на первом этаже. Я спускаюсь вниз и стою перед дверью. Прислушиваюсь, но всё, что я слышу – это тишина. Такая громкая, насколько вообще может быть громкой тишина.

Я сглатываю страх, образовавшийся у меня в горле. Говорю себе, что еще посмеюсь над этим спустя несколько минут. После того как открою её дверь и увижу, что она уже ушла на работу. Возможно, её вызвали с утра, и она просто не хотела будить меня.

На лбу появляются капли пота появляются. Я стираю их рукавом рубашки.

Поднимаю руку и стучу в дверь, но прежде чем получаю ответ, моя рука уже на дверной ручке.

Но она не может ответить мне. Когда я открываю дверь, её там нет.

Она ушла.

Единственное, что я нахожу – это её безжизненное тело, лежащее на полу ее спальни, с лужей крови вокруг головы.

Но ее там нет.

Нет. Моя мать ушла. 

* * *

С момента, когда я нашёл её, до момента, когда они вышли из дома с её телом прошло три часа. Им пришлось много чего сделать, начиная от фотографирования всего в её комнате, вне комнаты и во всём доме, до моего допроса и поиска вещественных доказательств.

Три часа это не так уж и долго, если вы подумали об этом. Если бы они думали, что это убийство, они бы оцепили весь дом. Они бы попросили меня найти место, где я мог бы остаться во время проведения их расследования. Они отнеслись бы к этому гораздо серьезнее.

Как бы там не было, если женщина найдена мёртвой на полу своей спальни с пистолетом в руках и предсмертной запиской на кровати, трех часов вполне достаточно, чтобы определить, что это самоубийство.

Кайлу потребуется три с половиной часа, чтобы добраться сюда из своего общежития, поэтому через полчаса он будет здесь.

Тридцать минут – это достаточно долго, чтобы сидеть и смотреть на кровавое напоминание, оставшееся на ковре. Если я наклоняю голову влево, оно выглядит как бегемот с широко открытым ртом, пожирающий добычу. Но если я наклоняю голову вправо, оно выглядит как профиль лица актера Гарри Бьюзи.