Вечером мы дома. Дети играют на компьютере, Лиза пошла к подружке. Меня поражает, как легко дети могут справиться Со смертью и как быстро снова находят путь в привычную жизнь.

С утра мы с Зузой должны ехать на квартиру наших родителей и разбираться со всевозможными бумажками. Я в первый раз достаю свой мобильный и вижу, что у меня три новых сообщения:

Я с тобой! Дэвид

Я думаю о тебе. Дэвид

Позвони, я волнуюсь! Дэвид

Приятно, что он мне пишет.

Спасибо. Дела не очень. В среду похороны. Позвоню, когда все закончится. Андреа

Утром в среду дома начинается психбольница. Хотя мы идем на похороны, мои дочери, вероятно, путают их с показом мод.

– Оставь их. Твоя мать наверняка не волновалась бы из-за этого, – говорит мне Клаус. И я их оставляю. Все три девочки надевают вещи, которые бабушка привезла им из последнего путешествия. Софи надела бриджи и блузу в цветочек, Макси – мини-юбку с черным топом, а Лиза – узкие брючки со свитером. Сама я в черном платье и черном блейзере. Я довольно напряжена, сижу рядом с Клаусом, и меня охватывает паника при мысли о том, что сейчас будет. Отпевание состоится в маленькой часовне рядом с кладбищем. В десять, когда мы приезжаем, начинает лить дождь. Клаус останавливает машину прямо возле входа и высаживает девочек. Зуза, Мартин и их дети уже здесь, в этой великолепно украшенной часовне. Слева и справа большие фотографии наших родителей – они рассказывают их историю, это фрагменты их жизни.

Я вижу два гроба на небольшом возвышении у алтаря. Последний путь, в который обычно провожают с грустью, получил веселую, легкую нотку, потому что дети разрисовали гробы, потому что они надели необычную для такой церемонии, но символичную одежду, потому что на всех фотографиях родители улыбаются, обнимают друг друга. Стоя возле пирамид в Гицее, под палящим солнцем в Альгамбре или у себя в саду, организовывая пикник… Гробы утопают в цветах – белых лилиях и белых розах. Именно так и хотели бы родители.

Мы проходим дальше, огибаем гробы, рассматриваем рисунки, и я не могу сдержать улыбку. Зуза идет следом, берет меня за руку, и мы вместе проходим к нашим местам. Пастор низким голосом говорит о полной событий жизни моих родителей, о том радостном, что у них было, и об их трагической смерти, придавая происходящему оттенок меланхолии. Я немного злюсь, потому что мы просили не доводить до этого. После проповеди Мартин, Клаус, Томас, адвокат моего отца и еще пятеро близких друзей подходят к гробам и выносят их на плечах из часовни. Не знаю, как герр Бер это устроил, но в последний путь мои родители уходят под музыку Элвиса, Фрэнка Синатры и Дина Мартина: «Everybody needs somebody sometimes»[2] и «When the moon hits the sun it's amore».[3] Мы с Зузой и детьми молча идем за гробами.

После короткого слова пастора – музыка при этом продолжает тихо играть – родителей под звуки Четвертого фортепианного концерта Рахманинова соль минор 1926 года, опус 40, медленно опускают в землю. Спокойствие, которое до этого владело мной, исчезло. Я успеваю разрыдаться, Софи и Виктория всхлипывают, Йонас тоже не сдерживает слез, Макси крепко обнимает Лизу. Мы переглядываемся с Зузой, становимся с детьми в круг и все обнимаемся, как будто больше никогда не хотим отпускать друг друга. Мартин и Клаус вместе с другими мужчинами опустили гробы в могилу. Мне с большим трудом удается заставить себя бросить на гробы последнюю розу, бросить последнюю горсть сил уже не хватает.

От плача у меня опухли глаза. Это было ужасно. Поминки, которые предполагалось устроить без излишней грусти, несмотря на позитивные хиты пятидесятых, оказались крайне печальными. Постоянно кто-то плакал. И все время кого-то одолевали воспоминания…

* * *

Сегодня мы с Зузой идем на встречу с Томасом, адвокатом родителей. Он уже подал завещание в наш участковый суд. Вообще-то мы должны подождать, когда правоприменитель отправит его нам обратно и истечет шестинедельный срок. Но Томас хочет зачитать завещание сейчас. В час мы приезжаем к нему.

За последние годы его контора мало изменилась: темно-коричневые открытые шкафы с разнообразными сувенирами и пожелтевшими фотографиями. Коричневый кожаный диван в приемной, как и паркетный пол, видел и лучшие времена. Томас приглашает нас войти и огибает свой тяжелый письменный стол, на котором громоздятся бумаги. В воздухе висит густой сигаретный дым. Мы с Зузой садимся в обтянутые красным бархатом кресла и терпеливо ждем. Сказать нечего. В последние дни Томас помогал нам, как мог, и разрешал за нас разные бюрократические формальности. То, что он нам зачитал, для меня, во всяком случае, не стало большой неожиданностью, но то, что все так дотошно перечислено, оставляет странное ощущение. Кроме квартиры в пентхаусе, где родители жили в последнее время, у них был еще и дом в Брюле, четыре объекта средней величины в Кёльне, акции, страховки и неожиданно большая сумма наличными. Когда ровно через час Томас закончил, мы с Зузой не могли вымолвить ни слова. Томас дает нам полезные советы, и прежде всего – спокойно все обдумать.

Мы выходим на улицу, воздух свежий, дует приятный ветерок. Час назад над городом бушевала настоящая летняя гроза, которой мы совершенно не заметили. Мы проголодались и уселись в первом попавшемся кафе.

– Нужно заехать на квартиру и посмотреть, что делать с вещами, – говорю я с полным ртом.

Зуза молчит и бросает многозначительные взгляды на свой сэндвич.

– Завтра? – спрашиваю я.

– Да, побыстрее. Я хочу уже с этим разделаться, – говорит она, больше обращаясь к своему сэндвичу, чем ко мне.

Шкаф матери оказывается настоящей сокровищницей. Кроме вещей, которые мы знали, у нее еще были вечерние платья с подходящими туфлями, платья-коктейль, ящик белья… Я невольно рассмеялась: родители и правда не собирались расставаться с жизнью. Подзываю Зузу, и мы продолжаем рыться в вещах вместе. В коридоре, где лежит моя сумка, раздается писк.

Привет, женщина моей мечты! Как дела? Надеюсь, ты держишься. Может, встретимся?

Меня радует, что впервые за это время я почувствовала легкое головокружение от скорой встречи с Дэвидом. Только вот когда? Я знаю: скоро.


Через четыре часа мы закончили. Мы варим кофе, и от вида пустых шкафов наворачиваются слезы. К счастью, кто-то звонит в дверь, нужно взять себя в руки. Мартин вызвал курьера, чтобы отвезти коробки и пакеты в Красный Крест. Последующие дни мы проводим в квартире родителей. Мы с Зузой много разговариваем и еще больше плачем. Роемся в фотоальбомах, смотрим старые фильмы, которые снимал папа, предаемся воспоминаниям о том, как мама готовила, и с каждым днем все больше отпускаем их. Когда мы достаем из сейфа мамину шкатулку с драгоценностями, глаза у нас становятся квадратными. Там все блестит и сверкает, и что самое приятное – у мамы все настоящее. Она что, тайком привезла с собой драгоценности царской семьи? Мы задумываемся.

– Обычно жена получает от мужа пару каратов, если тот сходил налево. Как думаешь, наш папа любил погулять? – спрашивает Зуза, подмигивая.

– Нет, конечно, нет. А если и да, то я все равно не хочу об этом знать. Кстати, а тебе уже что-нибудь презентовали?

– Если бы! Мне презентуют только тупые разговоры, и послушать Мартина, так это я сама во всем виновата.

– Что-о? – Наверное, я ослышалась.

– Да, серьезно. Очень может быть, что он от меня ожидает подарка, потому что я такая ужасная и не оставила ему другого выбора. Давай сменим тему, иначе я выкину его, как только приеду домой.

– Как вообще дела?

– Без понятия. Мы любезно общаемся друг с другом, но я понимаю, что больше не уважаю его и не знаю, как это лечится.

С этими словами Зуза захлопывает шкатулку.

* * *

После похорон прошло три недели. Сегодня вечером у меня встреча с Дэвидом, раньше просто не было времени. В семь я должна быть у него. Я немного нервничаю, стоя перед шкафом. Наше последнее свидание никак не назовешь романтичным и приятным. У меня такое впечатление, что он догадывался, что именно я хотела ему сказать. Его признание, перед тем как я узнала об аварии, было очень похоже на прощание. В самом конце я покаялась ему, что замужем. Но при каких обстоятельствах? Интересно, как он об этом заговорит? Я уже готовлю себя к тому, что это наша последняя встреча, потому что на данный момент я совершенно не представляю, как оставлю Клауса. Через полчаса я сижу в машине, на моих ресницах тушь, за ушами «Опиум». Перед его дверью я на мгновение задерживаюсь, думая, что, может, лучше просто развернуться и уехать, но отбрасываю эту мысль и нажимаю кнопку звонка. Он звучит очень породному. Сто десять ступенек, дверь открывается, и из колонок доносится песня Дэвида Кавердейла «Неге I go again on my own».[4] К чему это? Именно эта песня? Я слышу голос Дэвида, Дэвида Вагнера:

– Заходи. Я как раз открываю бутылку вина. Ты же выпьешь?

– Да. – Это все, что могу произнести я.

В растерянности я стою посреди комнаты, крепко прижав к себе сумку. Дэвид выходит из кухни с двумя бокалами в руках. Он потрясающе выглядит, от него исходит какое-то магнетическое притяжение. Судя по всему, он недавно проснулся. Он неспеша ставит бокалы на стол, на секунду отводит от меня взгляд, сначала кладет руки мне на плечи, а затем обхватывает ладонями мое лицо, целует меня, и нас охватывает страсть. Не прерывая поцелуя, мы срываем с себя одежду и делаем то, что делают влюбленные. Моя жизнь – моя двойная жизнь – продолжается!

Глава 5

Желтая вилла