― Он вообще-то тебе ничего не должен.

― А ты не защищай его. Ничего, не обеднеет, ― во входной двери заскрежетал ключ. ― Ну, наконец, ― хозяйка пошла встречать гостей, прибывших во главе с мужем. ― Где вас носило? В соседний город ездили?

― Да попробуй найди твоё постное печенье, ― отмахнулся Паша, скидывая как попало обувь и гремя стеклом в пакетах.

― С коляской теперь в коридоре стало тесновато, ― зажавшись в углу, Сан Саныч, с трудом согнувшись, расшнуровывала свои ботильоны.

― В квартире теперь в принципе стало тесно, ― заметил Миша, передавая в свободные руки ещё два пакета.

― Намёк тоньше не бывает, ― Ульяна оставалась стоять на пороге комнаты, покачивая Елисея, чтобы не мешать столпотворению. ― Сама знаю, что мне пора искать отдельную квартиру.

― Нафига? ― ехидно поиграла бровями Кристина. ― Глядишь, месяц-другой и переедешь к своему бойфренду.

― У меня нет бойфренда.

― А что, он уже звал? ― удивилась Саша. Паша скрылся на кухне, и теперь она могла нормально пробраться в ванную помыть руки.

― Судя по стихам, что он шлёт ей перед сном, скоро будет делать предложение, ― с готовностью наябедничала Селезнёва, успевшая в машине, по пути из роддома сунуть нос в телефон подруги.

― Тебе не надо молока сцедить? ― хмуро осадила её Матвеева.

― Я тебя умоляю. У меня его и так пока кот наплакал. Для этого и придётся пить… ― мамаша без восторга достала из пакета яркую коробочку. ― Чай для лактации. Огонь. Все будут торт с шампанским глушить, а я чай с печеньем.

― Ты знала, на что шла.

― Вообще-то, этот момент я не предусмотрела… А виски нафига?

― Это моё, ― Ульяна забрала бутылку.

― Не поняла. Ты же сказала, что пить не будешь.

― Нет. Я сказала, что не буду пить шампанское. Так что я решила пойти по вискарику.

― А как же женская солидарность?

― Женская солидарность не сует нос в чужие сообщения.

― А ну отдайте мне зайку и бодайтесь дальше, ― к ним подоспела Сан Саныч, в предвкушении потирающая ладошки и бережно принимая причмокивающего и дрыгающего ножками младенца.

― Кто бодается? ― удивилась Кристина. ― Мы просто общаемся.

― Ага. Чё я зря языком молоть буду? Если она мне надоест, я её просто отравлю. Готовка-то теперь полностью на мне, ― миролюбиво целуя Селезнёву в макушку ответила Ульяна, разгребая со стола огромные букеты, которые надарили вчера на выписку. И это только те, что от них. А в выходные к Елисею съедутся все бабушки и дедушки с подарками, так ещё полцветочного подарят.

― Господи, вы и родители… ― кажется, этот ребенок обладал удивительным даром из всех делать счастливых дебилов, потому что Саша улыбалась так же по дурацки, как и недавно Ульяна. ― Не могу в это поверить. Чему вы детей-то можете научить?

― Ну… ― пожала плечами Кристина, открывая упаковку жёлтого полосатика и занюхивая запах рыбы, словно уже год сидела на строжайшей диете, а не только на днях уминала креветки под безалкогольное пиво. ― Характер выработается сам, а вопросы он задавать будет папе. Да, папа? А мама будет молчать, чтобы сойти за умную. Да, папа?

― Так точно, ― промычал папа, ища взглядом чистые стаканы на полке.

Неудачный ответ. Селезнёва с видом оскоблённой царицы обернулась к мужу.

― Стоп. То есть ты подтверждаешь, что мать тупая?

Миша, вежливо подвинув Ульяну, чтобы протиснуться вглубь кухни, негромко засмеялся. На его шее болтался неизменный фотоаппарат. Вчера и сегодня он на безвозмездной основе работал личным семейным фотографом, запечатляя первые дни жизни главного виновника намечающейся пьянки.

― Так, ладно, ― поторопил он всех, меняя тему. ― Давайте отмечать. У нас же целых два повода!

― А какой второй? ― не поняла Матвеева.

― Как что? А кому, наконец, дипломную работу одобрили?

― А… Ну да.

― Как ты уболтала своего старого маразматика?

― Заявилась к нему домой в наряде монашки, ― на неё недоверчиво уставились несколько пар глаз. ― Ну, почти. Напялила самую закрытую кофту, самую длинную юбку, повязала платочек на голову. Его жена подумала, что я из секты и пришла толкать речи про религию.

Миша уже ржал в голос, как конь.

― А сам препод чё?

― Да вот тоже поржал. Чаем напоил, проверил мои исправления и отпустил с богом. Но взял слово, чтобы я в таком же виде на защиту пришла.

― Ну и зря, ― заметила Кристина. ― Надо было дожать его. Наоборот, припереться в коже и с плёткой, чтоб его Кондратий хватил. А так получается, что он своего добился.

― Ага. А диплом бы мне тогда только снился, да? И вообще, в мои жизненные планы не входит довести пенсионера до гроба. Я слишком нежная натура, чтоб такой грех на душу брать.

― Нежная она. Я вас умоляю. Эй, а ну клешни убрал! Это моё! ― Пашу яростно принялись лупасить по пальцам, нырнувшим в коробку с печеньем для беременных.

― Мать, что за игровое состояние? ― обидчиво потёр ушибленные конечности Селезнёв.

― Я тебя пи*жу.

― Я тебя умоляю. Для тебя это обычная прелюдия.

Матвеева с безграничной любовью разглядывала друзей-женатиков. Она завидовала им. Белой завистью, разумеется, и исключительно из благих намерений, но завидовала. Они смотрелись такими настоящими, такой надёжной парой, несмотря на то, что Кристина была знатным тираном и обладала гордым званием главной бытовой суки, которая вечно всем недовольна. Однако Пашка именно за это и любил её, терпя непростой характер. В конце концов, жену не за покорность любят.

Паша вообще всегда был для Матвеевой идеалом того, как может любить мужчина. Он встречались с Селезнёвой, в девичестве Ромашовой, с четырнадцати лет. Несколько лет отношений, затем вынужденное расставание. Кристина была решительно настроена переехать в столицу, где от бабки по линии папаши (они были разведены с её матерью) ей досталась квартира.

Паша же в Москву ехать категорически не хотел, планируя другую судьбу в родном Смоленске. На том и разошлись, но расстояние не смогло убить чувства. Через полгода он приехал забирать любимую, вот только в итоге сам остался в Москве. Через пару лет они поженились, а теперь вот у них появился ребенок… С ума сойти.

Одновременно с умилением Ульяна с грустью осознавала собственную несостоятельность. Вот у людей в двадцать с хвостиком полноценная жизнь: дом, семья, работа. Она же живёт с подругой, не имея собственного жилья, на работе короткими топиками, да флиртующими улыбками уговаривает мужиков покупать выпивку и даже в планах не имеет никого, с кем бы готова была создать стабильную ячейку общества. Не с Кириллом же… Нет, ну правда. Ну какой из него семьянин?

Хотя… чёрт, а ведь на мгновение перед глазами так и промелькнула эта картинка: они на прогулке, она везёт коляску, у него на руках забавная девчонка с двумя встопорщенными хвостиками… Подумала и внезапно так захотела увидеть Кометова… Как же страшно. Как страшно и приятно чувствовать то, что чувствовала сейчас она.

Ещё страшнее, что на следующий день это состояние не прошло. Пары прошли на иголках. Нечего говорить уж о том, что о тренировках думать Матвеева уже не могла и вместо студии заказала такси до люксовых апартаментов возле Ботанического сада. То, что Кирилл был сейчас дома она знала точно ― специально как бы ненароком уточнила у него в короткой переписке.

Даже повод придумала веский, чтобы не смотреться влюблённой идиоткой: мол, приехала забрать свою шляпку, которую благополучно забыла ещё у его родителей. Понятно, что повод надуманный и глупый, но если не прокатит она перейдёт в ва-банк и поднимет тему их отношений. Решать ведь что-то надо. Неопределённость медленно начинала сводить её с ума, а появление в доме ребёнка лишь усилило это состояние. Осознание, что она уже переросла короткие интрижки и хотела чего-то большего крепко поселилось в сознании.

Нервно стискивая горшок с купленным по дороге кактусом, она замерла перед нужной дверью. Кактус ― это так, в подарок. Разбавить унылую серость квартиры чем-то живым. Поливать часто не надо, залить сложно ― идеально для мужика. Не захочет, выбросит.

На закрытую территорию она проникла с трудом, можно даже сказать: изподвыверта под шумок проскользнула ужиком, потому что без заранее заказанного пропуска никто бы её не пустил. А торчать у шлагбаума не хотелось, вызванивая виновника ― тогда бы потерялась вся прелесть внезапного появления.

Да уж. Тут она, как говорится, в воду глядела. Всю дальновидность своего поступка Ульяна познала в следующую минуту, когда дверь открыла длинноногая шатенка с томным взглядом из-под нарощенных ресниц и с размазанным по лицу блеском для губ. Та самая, из кафе, куда однажды затащил её Кирилл.


― Да иду я, иду, ― огрызнулся Кирилл, вытирая мокрую голову полотенцем и шлёпая босыми пятками по ламинату. Звонок так настойчиво и раздражающе орал, что пришлось в ускоренном режиме вылезать из ванной.

На пороге стояла Аня. Всё, как всегда: ноги от ушей, автозагар, слой штукатурки на лице, нарощенные волосы, нарощенные ресницы, нарощенные ногти. Инстакрасотка, которой в жизни не хватает правильных фильтров, потому что в реальности она всегда казалась старше, чем на фотках.

Кометов вопросительно выгнул бровь. Аню он знал достаточно давно. Много лет они вертелись в одних и тех же кругах, но особых дружеских связей за ними никогда не наблюдалось. Кроме парочки раз, когда они спускали пар на одной из вечеринок, но это было давно. Так что подобный незапланированный визит, по меньшей мере, вызывал недоумение.

― И?

― Смотрю, ты меня ждал, ― надутые губы инстакрасотки растянулись в улыбке, оценив его голый торс. Второпях Кирилл успел только надеть штаны.

― Честно говоря, нет. Зачем ты здесь?

― Григорий разве тебе не звонил? ― Аня, не дожидаясь приглашения, походкой от бедра прошествовала в квартиру, намётанным глазом осматриваясь. Вся такая в обтягивающем платье и в пушистой куртке из искусственного меха. Искусственный ― потому что она состояла в какой-то там благотворительной компании по жестокому обращению с животными. Ради репутации, конечно. На зверюшек ей было наплевать.