И я вижу, как справа от меня к сцене проходит Кристенссен. Я буквально падаю в кресло, одновременно соображая, что я, идиотка такая, не поинтересовалась расположением этого ряда, и, таким образом, разместила себя у прохода. То есть все докладчики пройдут на сцену мимо меня. Включая «Лёху». «Ой, мамочки… А может быть, я ещё успею пересесть?» Но на сцену уже вышел Кристоф, и, если я сейчас устрою перемещение, то он заметит мое откровенное неуважение к нему. И я остаюсь сидеть, буквально вжавшись в кресло. Между тем, застегнутый на все пуговицы чёрной банкирской «тройки», Кристоф уже бубнит про дела московского офиса. Оживает он только, когда начинает хвастаться программами продвижения. А меня обуяет нереальное чувство неловкости. Ведь никакого продвижения и в помине нет: деньги просто списываются. Но суть настоящей беды заключается в том, что моя собственная презентация не коррелируется с цифрами Кристофа. То есть я соорудила откровенный подлог…

Я прирастаю к креслу и, огорошенная, начинаю тереть лоб. Миша косится на меня:

— Лен, что, голова болит? Может, проводить тебя в номер?

— Миш, чуть позже, хорошо?

Судорожно выхватываю из кармана iPhone и в диком темпе вбиваю в «Заметки» цифры, озвученные Кристофом. А сама на чём свет кляну Таню Сиротину. «Таня, что же ты наделала? — взываю я к той, что не слышит меня. — Почему ты мне не сказала, что в моих слайдах ошибки? Ты же видела мою презентацию. И теперь мне придётся править её, фактически переделывать заново. И если я этого не сделаю, то все мы подставимся.» Отмечаю краем глаз, что Кристенссен уже сворачивает выступление. Значит, у меня есть буквально секунды, чтобы выскочить из зала.

— Миш, я пошла, — шепчу я.

— Подожди!

— Плевать, некогда.

Приподнимаюсь с кресла, и к своему ужасу вижу отступающую от меня длинную тень. Поднимаю глаза: Андреев. Ноль аромата парфюма. Стоит от меня примерно за метр, привалившись к стене конференц-зала. Одет в непривычно элегантный серый костюм и при этом держит в руках… лопату. «Это что, новый стиль, business+casual?» Я робко фыркаю и заискивающе улыбаюсь ему. И только тут замечаю, что «Лёхе» не до моих ужимок, потому что у него суженные, злые, острые, как иглы, зрачки, которыми он рассматривает ещё светящийся дисплей моего телефона. Проходит секунда, другая, и Андреев переводит взгляд на меня. Мое сердце делает сальто, у меня потеют ладони и деревенеет спина. А на место пустоты в груди приходит — нет, не торжество и удовлетворение женщины — а непереносимый, едкий, разъедающий, как кислота, стыд человека, которого только что поймали за руку на откровенном подлоге. И подловил меня не весельчак из самолёта, а высокопоставленный сотрудник «Systems One». Не «Лёха», как я привыкла его называть, а Алексей Михайлович Андреев. Не мой шапочный знакомый, а директор по продажам и замглавы немецкого офиса. Человек, прекрасно разбирающийся в цифрах, успевший прочитать мою последнюю фразу «переделать фальш. доки №№ 27/15, 322/42 и 088».

— Я… я… — задыхаюсь я.

— Молодец, Ларионова, — с редкой задушевностью произносит Андреев. Голос у него тихий, но злой. — А я-то всё думал, и чем ты ещё удивишь меня, кроме Музея эротики? Кстати, ничего, что он давно закрыт[6]?

— Алексей Михайлович, я… а откуда вы знаете, что он закрыт?

— А у меня годовой абонемент туда был, — со всем сарказмом «режет» мне Андреев.

— Простите, я не хотела вас оскорбить. Я…

— После моего выступления поговорим.

— Но я…

— И только попробуй мне сейчас сбежать.

— Но мне…

— Я тебе всё сказал!

Стоя на чугунных ногах я ещё пробую что-то возразить, но Андреев бросает на меня последний презрительный взгляд, прихватывает свою лопату и сбегает вниз по ступеням. «Он к тебе больше не подойдет. Он тебя больше не тронет. Просто он через тридцать минут популярно тебе объяснит, что ты должна будешь написать заявление по собственному, вот и всё», — пытаюсь «утешить» себя я этой немудрённой истиной. Но облегчения эта мысль почему-то мне не приносит…».


IV .


«Слушатели заходятся от хохота, когда я со своей лопатой вхожу в круг света. Я тоже смеюсь:

— Здравствуйте. Позвольте представиться. Меня зовут Алексей Андреев. А это, — киваю я на свой девайс, — один хорошо известный в России инструмент. Называется лопата. Еле-еле нашёл её в Копенгагене. — Отмечаю, что люди начинают ловить каждое моё слово. — Вообще-то, это мой подарок тем офисам, которые хотят работать так, как мы привыкли в Германии. — Вижу, как в первом ряду мне показывают большие пальцы Ричардссон и Эрлих. Последний — глава немецкого представительства и мой непосредственный начальник. Отмечаю вялую улыбку Кристофа. Налево, где статуей скорби в кресле застыла Ларионова, стараюсь не смотреть. — Ну, а теперь о главном. Итак, что удалось в этом году «накопать» нашему плацдарму …

Отставляю лопату, иду к стойке, мне включают слайды. Перемежая презентацию шутками, за пару минут освобождаю слушателей от гипнотической статики Кристенссена. Где это уместно, добавляю жест. Ввожу зал в свой собственный ритм, ощущаю отдачу. Это не импровизация — просто вся психология выступлений отточена мной за много лет, поэтому голова свободная. Зато внутри меня дикая злость, несвойственная мне в принципе. «Ну, Ларионова...» Позавчера Сиротина дала мне на неё наводку, а теперь я смог убедиться лично, увидеть сам, своими собственными глазами, что документы Сиротиной стряпал не кто-нибудь, а эта скромница-«кошечка». Зачем? Для чего? Её-то кто вовлек в «схему»? Её-то за что купили, за модный в этом году iPhone? За поездку в Данию? За первый взнос на квартиру? Впрочем, какая мне разница… Я посчитал её идеальной, почти. А, оказалось, ошибся.

В моих отношениях с женщинами всегда действовал только один принцип. Я — коллекционер и гурман, а не собиратель. Исключением из правил была только Магда Кристенссен. Во всех остальных случаях я всегда точно знал, к какой именно женщине мне подойти, что сказать ей и как дотронуться до неё. Чем заинтересовать и когда перейти от прелюдии к воплощению её и моих фантазий. Но всегда и во всем я действовал избирательно. Убогий трах — для меня. В моих активах мечта, поданная на завтрак, шутка, сервированная на обед, и Шопенгауэр на ужин. В худшем случае, одна воплощённая женская мечта, в лучшем — целый мир фантазий. Причем не только тот, который есть, но и тот, что ещё будет. Я выбирал женщину и давал ей шанс. И никогда, ни за кем долго не бегал, потому что знал: за поворотом найдётся ещё много одиноких сердец, тянувшихся, как мотыльки, к свету. Я никогда никого не любил — увы, это счастье меня миновало — но я всегда помнил истину: если я часто обманывал женщин, они делали это качественнее. Это был вполне честный обмен: им качество (я), мне — количество. А в итоге весь мой хвалебный опыт, вся моя гребаная наука жизни пошла кувырком, насмарку, потому что в первый раз за всё время я, идиот, попался. Поскользнулся на собственных иллюзиях. Всё случилось как в той доброй истории, когда ты уже не веришь в чудо, а оно самоходом является к тебе в коридоре твоей же фирмы. Тёмные волосы, дразнящие, откровенные глаза, пара круглых коленок. Провокационная поза, удачная ремарка, удар адреналина — и всё, мне конец. Фигурально выражаясь, кровь отлила от одной моей головы и прилила к другой. Я захотел Ларионову. Захотел так, как никогда ничего не хотел — даже мой ключ к успеху в лице Магды Кристенссен. И что же выяснилось пять минут назад? Милая девочка с невинным румянцем Лолиты, окруженная редкой аурой дерзости и благовоспитанности, банально тырит бабло в свой карман. Ну, и что мне теперь делать? Сразу сдать Ларионову? Или послушать её презентацию на круглом столе, после чего сдать её? Или же, по старой русской традиции, посадить Ларионову на кол и уже потом сдать её?

Оценив собственную метафору про кол, сглатываю. Откашлялся, освободил узел галстука, пристроил руки в карманы брюк, и, как ни в чем не бывало, продолжил трещать про целесообразность подходов к выстраиванию стратегии удержания ключевых потребителей. А в голове у меня начала выстраиваться абсолютно другая схема. Блуждая в потёмках собственной безнравственности и болтая о проактивных действиях, я посмотрел на Кристофа, прикинул, что будет, если он поймает меня на двойной игре. Потом кинул взгляд в сторону Эрлиха. Но немец-шеф был точно за меня, благодаря своей жене Хелен (у которой, кстати, хватило ума не цепляться за меня после одной ночи). Наконец, взглянул на Ричардссона, которому (я знал) я всегда импонировал. И я решился. Заканчивая слайды, повернулся и еле-еле нашёл в третьем ряду скорчившуюся Ларионову (не знай я, где она сидит — точно бы её не заметил). Намеченная мной двадцать восьмая опустила голову вниз, как тогда, в самолёте, и при этом обхватила себя руками, словно это могло умерить стыд, который она испытывала. Я переместился по сцене, вплотную подошёл к краю, и в упор посмотрел на «кошечку». «Подними глаза. Если посмотришь на меня, как на своего архитектора, считай, что ты выиграла, — мысленно пообещал ей я. — Ну, давай. Тебя же тянет ко мне, я это чувствую. И ты нужна мне, здесь и сейчас, в той части моей несостоявшейся жизни, которая грызет меня и толкает к тебе. Ну давай, посмотри на меня, и я тебя прикрою. И если мы потом переспим, то только потому, что ты тоже этого хочешь... Ну давай, Ларионова. Твой ход.»

И она подняла на меня глаза. Распахнутые в ужасе.


«Ну, дрянь!» Подавив гнев и обиду, заканчиваю презентацию очередной шуткой. Дождался аплодисментов, освободил место для Элен, следующей по программе после меня. Сбегаю со сцены и прямиком двигаю к «кошечке». Ларионова замерла, как кролик в свете автомобильных фар. Интересно, о чём она думает? О том, что сделает с ней взбешённый Алексей Михайлович? Или о том, что до тех пор, пока женщина не столкнётся лоб в лоб с разъярённым мужчиной, она не узнает, насколько он её сильней? А сейчас именно такой случай. Подхожу к Ларионовой и натыкаюсь на два женских взгляда. Заинтересованный взгляд рыженькой, которая сидит рядом с Авериной, и мрачный, темный взгляд моей экс-питерской. При этом Аверина пытается встать, чтобы подойти ко мне. Очевидно, мне навязывается игра под названием «у Лены есть подруга, которая защищает её интересы, и поэтому участвует во всех номерах вашей с ней программы». Ага, вот прям щас. Прищуриваюсь («а ну, быстро села!») и заставляю Аверину опуститься в кресло. Наклоняюсь к Лене: