Стелла Грей - 2+2

Никита коснулся моей руки, когда мы уже вышли из корпуса.

– Почему у тебя такое злодейское выражение лица было в кабинете, когда зашла та девушка?

– Потому что сегодня перед университетом Лариса очень громко толкала речь на тему того, что в борьбе все средства хороши, – насмешливо фыркнула я в ответ. – А рядом сидела она и с очень большим интересом косилась на нас. Думаю, обратила внимание на упоминание руководителя в беседе. И заинтересовалась контекстом.

– Это все, конечно, отлично, но ситуацию не поясняет.

– Кажется, что это жена Адама Брауна! – на одном дыхании выпалила я.

– С чего это?

– Фото на столе, кольца и отношение в целом, – сдала всю имеющуюся информацию я и, чуть помедлив, дополнила: – Ну, и я последней выходила, успела увидеть, как она подходит и кладет руки на плечи профессору. Вряд ли так стала бы себя вести посторонняя девушка.

– Интересно, если она обратила внимание на вашу беседу, то сказала про это мужу?

– Мне кажется, на это не стоит рассчитывать, – со вздохом помотала головой я. – Мы уже начали воевать сами, так не будем же полагаться на помощь со стороны. Она могла не сделать никаких выводов из услышанного. Да и если не знала предыстории, то это смотрелось как обычные девичьи дрязги. Зато Лоре повод для размышления дан, что тоже хорошо, согласись.

– Согласен. – Никита взъерошил волосы, а следом, неожиданно притянув меня к себе за плечи, поцеловал в висок и предложил: – Поехали домой? Предлагаю сначала выспаться во всех позах, а вечером заказать еду и как следует отпраздновать. Мы сделали их, Никс! Сделали!

– Да! – невольно улыбнулась в ответ я, не чувствуя совершенно никакого отторжения к такому его обращению, и мы направились к метро.

/Никита Данилов/

Никогда не верил в чувство великой кармической справедливости, но вот сегодня убедился, что иногда оно все же существует.

Для этого достаточно было видеть взгляд Айвазовой и Селиванова, когда Браун засыпал их вопросами, да и эта девушка, вошедшая в кабинет… Конечно, было бы неплохо, дойди до профессора инфомация, кто на самом деле пострадавшая сторона в этой истории, но я уже и так был удовлетворен.

Рука Ники на моем плече была моей наградой. Мы ехали в метро, и вместо поручня девушка держалась за меня. Пожалуй, это стоило недели без сна.

По пути домой еще забежали в маркет, там Ника долго сопротивлялась моему выбору, но я все же настоял и купил бутылку вина.

– Ну ты, ей-богу, как маленькая. Я же не собираюсь тебя спаивать.

Ника покраснела и будто даже оскорбилась, но на вино в итоге согласилась.

Конечно, где-то в подкорке у меня сидела мысль, что пьяные девушки, особенно такие лапушки и недотроги, как Никс, сразу становятся раскованными. Но не от бокала же вина… и даже не от двух.

В квартире мы быстренько сварганили на стол закусок: нарезали сыр, фрукты, открыли коробку с шоколадными конфетами, и я уже разливал вино, когда мой телефон зазвонил.

– Одну минуту, – пообещал я Никс, отдавая ей бокал. – Сейчас отвечу.

Номер был незнакомым, но Нью-Йоркским, а значит, не так много людей, что могли бы мне позвонить.

Предчувствие сразу стало нехорошим.

– Слушаю, – поднял трубку я.

– Никита? – раздался с той стороны голос, который я ну вот совершенно не ожидал услышать. – Я правильно набрал номер?

– Доброго вечера, Гельмут, – мрачно отозвался я. – Могу узнать, чем обязан?

– Прости за звонок, я не хотел беспокоить, да и твоя мать была против. Но… – Это самое “но” звеняще повисло в трубке. Гельмут тяжело вздохнул. – Она сказала, что у тебя учеба и чтобы я не беспокоил тебя, тем более вы поругались в последнюю встречу…

Он все ходил вокруг да около, а я начинал чувствовать раздражение. У меня тут Никс с бокалом вина, а какой-то Гельмут, похоже, решил, что самое время помирить меня с мамой.

– Можно ближе к делу? – торопливо спросил я.

– Да, конечно. Твоя мать, Никита. В общем, после операции появились осложнения… Доктора уже работают над этим, а я готовлю судебный иск против клиники…

Сердце оборвалось в груди.

– Что значит “осложнения”? – выпалил я. – Какие? Почему мне не позвонили раньше?

– Отторжение имплантатов. Твоя мать была против, чтобы ты знал, – еще раз со сдержанным скандинавским менталитетом повторил Гельмут. – Но я решил, что ты имеешь право быть в курсе и поддержать ее.

Разумеется, я имел такое право. Раздражение на Гельмута не несколько секунд сменилось каким-то подобием уважения за поступок и угрызением совести в собственной душе.

Хороший же я сынок. Мы ведь не первый раз с ней ругались, но обычно я все равно звонил или она сама связывалась раз в несколько дней хотя бы для обмена обычными “Как дела? – Нормально”. А в этот раз даже не заметил, что уже столько дней по всем фронтам была тишина.

Конечно, можно было бы свалить на усталость, учебу и прочее. Но это было бы оправданием, потому что таже Ника своей матери звонила регулярно.

– Я могу к ней приехать? – спросил у Гельмута.

– Да, конечно. Я вышлю адрес. Ей будет приятно, быть может, это даже ускорит ее выздоровление.

– Все настолько плохо? – не удержался от еще одного вопроса я, при этом очень боясь услышать слишком печальные вести.

– Она принимает много антибиотиков, едва не начался сепсис, но острый период уже прошел. Скорее, вся беда в психологическом состоянии. Пришлось провести еще одну операцию и удалить все импланты. В ближайшие несколько лет любые операции подобного плана для нее под запретом…

– Понятно, – протянул я. – Я скоро приеду.

– Лучше завтра, – порекомендовал Гельмут. – Сейчас поздно и она спит после лекарств. Но утром…

– Хорошо, я буду утром, – пообещал я, понимая, что мое настроение на нуле. – Спасибо, что позвонил, Гельмут.

Я отложил телефон, вновь взял бутылку вина, наполнил свой бокал и, не чокаясь, выпил его до дна.

Ника за всем этим пронаблюдала с каменным выражением лица.

– Что-то случилось? – испуганно спросила она.

– Да… – мрачно отозвался я. – Мама моя дооперировалась…

Следующим утром я встал около семи, так, по моим расчетам, я успевал съездить к матери, побыть у нее около пары часов, а после вернуться обратно в квартиру за Никой и поехать вместе в универ.

Одеваться в своей комнате старался тихо, чтобы не дай бог грохотанием не разбудить соседку. После прошлой дикой недели она наверняка отсыпалась без задних ног у себя в спальне.

Я полностью оделся, забивая к чертям на утреннюю гигиену, и осталось только обуться, но едва открыл дверь в коридор, как в нос шибануло запахом свежесваренного кофе.

Я недоверчиво вылез наружу и глазам не поверил, когда увидел Никс на кухне. Мало того, что она не спала, так уже и завтрак был на столе, и кофе парило в турке.

– Ты вчера обмолвился, что поедешь утром, и я вот решила… – неуверенно начала она. – В общем, можно я с тобой поеду? Я чувствую вину перед твоей мамой. Все же это из-за меня вы поругались…

– Какое же ты чудо, Никс… – только и нашел, что пробормотать я. – Думаю, она будет не против.

– Правда? Я так виновата… – соседка посмотрела на меня с такой надеждой, что я, отринув все сомнения, прижал ее к себе, поцеловал в макушку и на миг закрыл глаза. Хотелось прочувствовать этот момент, когда внезапно понял для себя нечто очень важное: она нравится мне настолько, что не пугает даже ее расстроенный вид. Напротив, впервые за долгое время захотелось успокоить, обнять, поделиться теплом и уверенностью…

Хотя после затяжной депрессии мамы я долгое время бежал от всех, кто пытался делиться негативными эмоциями. Просто не мог выносить чужих слез, жалоб или сомнений. Страх перед тем, что снова придется кого-то успокаивать, слышать надсадные рыдания и навещать в клинике после нервных срывов, стал настолько силен, что мне казалось: проще быть одному, отделившись от мира и людей стеной огромной толщины, допуская лишь редкие беседы и ни к чему не обязывающие знакомства. Я понимал, что это неправильно, но не собирался что-то менять, пуская кого бы то ни было в свою зону комфорта.

Ника стала моим лекарством, моей отдушиной. Свежим воздухом, ворвавшимся сквозь приоткрытое окно в затхлое помещение.

И сейчас, когда я обнимал ее, она замерла словно зверек, пойманный в ловушку. Испуганный и выжидающий, что же будет дальше.

Я мог отпустить и отступить. Даже почти убедил себя, что надо поступить именно так. Но ее ладошка нерешительно легла мне на плечо. Не отталкивая, а словно бы поощряя.

Это простое движение вызвало во мне фейерверк чувств. Сразу вспомнился ее поцелуй перед защитой, когда она думала, что я сплю… Робкий и воодушевляющий. Настоящий.

А после она стеснительно отводила глаза, не смея смотреть на меня. Моя маленькая соседка, мое оранжевое солнце, счастье, с губами цвета вишни…

Пальцем я потянул ее подбородок вверх, заглядывая в лицо, пылающее от смущения. Улыбнулся и, не в силах больше терпеть, поцеловал. Без напора. С надеждой на ответ…

Миг, второй, третий. И ее язык коснулся моего, а ладошка, лежащая на плече, двинулась выше, замерев на шее. Пальцами она перебирала кончики волос у меня на затылке, доверчиво прижимаясь всем телом и пробуждая во мне нечто такое, отчего в груди заиграл оркестр, разрывая на части от переизбытка чувств.

– Ника, – шепнул, чуть отстранившись, но не отпуская от себя.

До безумия хотелось продолжить начатое, захватить ее в свой плен, заразить страстью. И я бы поступил так с любой другой, но только не с ней.

– Ох… – Она попыталась отвернуться, но я не дал.

Только бы не оттолкнуть ее! Не напугать.

Я четко понимал, что почти вытеснил из ее головы Селиванова, медленно заменяя его собой. Но она не была пока к этому готова.