Холли Блэк - 12 историй о настоящей любви

– Ты поэтому приехал учиться сюда? Чтобы заранее знать, на что рассчитывать?

Рассел немного помолчал, глядя на Софи.

– Да, отчасти. А еще чтобы взбесить предков. Они решили, что я свихнулся, а я-то хотел сделать такой демонстративный жест. Мол, видите, вот так я всегда себя чувствовал, и в этот раз просто отправляюсь за добавкой.

Рассел снова рассмеялся, но в этот раз чуть печальней.

– Проблема в том, что они меня так и не поняли. А если бы и поняли, то моя учеба здесь наказание не для них. Разве что обойдется недешево, – он вскинул руки. – Ну что ж, зато тут хорошая программа подготовки журналистов.

– И отличная программа по гуманитарным дисциплинам.

– И красивые городские девушки, которые болтают сами с собой про Неда Фландерса.

– Да, про них в буклете тоже упоминали, – ответила Софи слегка взволнованно – то ли из-за слова «красивые», то ли потому, что уже стояла на пороге общежития. – Вот мы и пришли.

Рассел взял ее за руку. Тепло.

– Ну что, устроим с тобой Хануку?

– Окили-докили[33], – отозвалась Софи.

В блоке никого не было. Кейтлин, Мэдисон и Черил уже разъехались на каникулы, но перед этим все же успели замусорить помещение праздничной атмосферой. Оказавшись в комнате наедине с Расселом, Софи вдруг занервничала до дрожи в коленках и начала болтать со скоростью мигающей гирлянды.

– Здесь стоит наша искусственная елка с традиционными украшениями: мятными палочками и нитями с попкорном. Обратите внимание на мишуру повсюду – понятия не имею, что она символизирует. А вот воздушный шарик в виде Санты.

Теперь сделайте глубокий вдох и ощутите тонкий аромат освежителя воздуха с нотками хвои. Добро пожаловать в край, где Рождество стошнило.

Софи пыталась подхватить шутку про свитера с оленем Рудольфом, но вышло натянуто. Может, это лишний раз свидетельствовало о том, как далеко они с Расселом зашли сегодня?

– Покажи, где ты живешь, – мягко попросил Рассел.

Комната Софи напоминала декорации к передаче «Улица Сезам»: те выпуски, где учили находить предмет, не похожий на остальные. На стенах – ни постеров, ни доски с дружескими коллажами. Только на книжной полке стояло несколько фотографий в рамках: Зора; молодая эффектная Люба с лукавыми искорками во взгляде; и Софи с мамой в гондоле, в Венеции. Они несколько раз попадали к одному и тому же гондольеру, так что тот стал узнавать их. Называл девочку по имени – «София» – и пел ей песни на итальянском.

Рассел смотрел на последний снимок.

– Мама тогда участвовала в Венецианской биеннале, – пояснила Софи.

В детстве ей так часто хотелось, чтобы мама работала адвокатом, банкиром или продюсером, как у некоторых друзей. Но когда маму пригласили на престижную выставку, Софи испытала огромную гордость за нее – художницу, не изменившую своему предназначению. Бабушке пришлось продать кольцо, чтобы оплатить билет для внучки, но оно того стоило. Путешествие было чудесным: гондолы, узкие извивы каналов и улочек, многолюдные картинные галереи, но самое главное – ощущение, что теперь все пути открыты. Такого Софи не испытывала уже давно. До сегодняшнего дня.

– А что делает твоя мама? – спросил Рассел.

– Скульптуры. Но не традиционные, из глины или мрамора, а абстрактные композиции.

Софи потянулась к верхней полке и сняла с нее маленький куб, весь из спутанных проволок и кусочков стекла.

– Как правило, ее работы гораздо масштабнее. Одна из них легко могла бы занять всю комнату. Но, к сожалению, моей соседке Черил нужна кровать, так что с большой скульптурой не сложилось.

На секунду Софи вообразила ужас на лице соседки, если бы одна из этих крупных, странных инсталляций действительно оказалась у них в комнате. Но потом вспомнила, что Черил, кажется, понравилась мамина миниатюра. Она долго разглядывала ее, когда увидела впервые – так же как и Рассел сейчас, – а потом выдала: «Твоя мама делает скульптуры, а моя – устраивает распродажи домашней выпечки». Тогда Софи услышала в этих словах очередной намек на свою чужеродность. Но теперь она вдруг подумала: «Может быть, Черил таким образом проявила сарказм, а я просто этого не поняла?»

Рассел вертел фигурку в руке, следя за тем, как свет играет в гранях.

– Моя бабушка делала всякие штуки… не знаю, скульптуры или как они называются… из дерева и водорослей. На острове Сент-Винсент. Слышала о таком?

– Это в Карибском море?

– Да. Моя мама оттуда. Приехала в Штаты учиться, познакомилась с папой и решила не возвращаться. В детстве я каждое лето проводил там. Жил у бабушки, в маленьком домике, выкрашенном «в цвета острова», по ее словам. По двору вечно мотались мои двоюродные братья. А еще куры и козы.

Рассел улыбнулся воспоминаниям, а вслед за ним улыбнулась и Софи.

– Потом папа стал отправлять меня на лето в спортивные лагеря, где занимались теннисом, парусным спортом, гольфом. Теперь мы всей семьей бываем на Сент-Винсенте только на Рождество. Последние несколько лет жили в дорогом отеле, как туристы. И люди стали к нам относиться иначе. Как к туристам. Даже мои родственники. – Он поставил скульптуру на полку, и взгляд его в этот момент был полон тоски. – Все, кроме бабушки.

Софи закрыла глаза. Она представила себе его бабушку: красивые черты лица; руки, огрубевшие от многолетнего тяжелого труда; сдержанные манеры, за которыми скрывается глубокая, сокрушительная любовь. Потом этот образ смешался с образом Любы, какой Софи видела ее в прошлом году: стоит с веником в руке, колотит по детектору дыма, который сошел с ума из-за чада от жареных латке. Софи не стала резко прогонять воспоминание, а позволила ему постепенно исчезнуть. И странное дело: оно больше не обжигало. За него можно было ухватиться и держать.

Открыв глаза, Софи спросила:

– Твоя бабушка еще жива?

– Да, – ответила Рассел.

– Ты собираешься навестить ее?

Для Софи вдруг стало жизненно важно услышать «да».

– Да, улетаю в воскресенье. Жду с нетерпением, – он помолчал. – И боюсь. Знаешь, накатывает что-то. Вся эта праздничная суета.

– Все будет хорошо, – произнесла Софи, и вдруг фраза будто эхом вернулась к ней.

«Все будет хорошо». Сколько раз она слышала эти слова в последнее время. Когда умерла Люба: «Все будет хорошо; время лечит». Когда поступила в колледж: «Все будет хорошо; ты освоишься». Но Софи не верила. Нельзя восполнить потерю. Нельзя отменить ошибку.

А теперь она засомневалась. Что если сад воспоминаний раскинется над провалом, оставшимся после смерти Любы? Что если поступление в университет – как первое купание летом? Софи с нетерпением ждала этого момента, и все равно каждый раз приходилось заново привыкать к холодной воде. Так может быть, куда бы она ни отправилась в этом году, ей везде почудился бы Задрипанвилль?

А ведь здесь, в этом Задрипанвилле, есть закусочные прямиком из страны Оз. Есть те, кто готов прикрыть ее спину на поэтическом семинаре. Есть такие люди, как Черил: вполне «по-городскому» саркастичные, если подумать. А еще есть такие парни, как Рассел.

Так может, она совершила ошибку не когда приехала сюда, а когда отказалась замечать все это?

«Что же ты наделала, Софи Рот?» – мысленно в который раз воскликнула она. Но теперь ощущение от возгласа стало совсем другим. Ошиблась? Ну и пусть. Еще есть время, чтобы все исправить. И она стремилась к этому всей душой.

Софи и Рассел выключили все гирлянды, расставили свечи на полу, чтобы они выглядели как менора. Затем достали подарок Любы и поставили его рядом. Когда свечи зажглись одна за другой, темнота уступила место теплому сиянию света.

– Вообще-то, теперь полагается произнести молитву на иврите, – сказала Софи. – Но мы тут вроде как что-то свое решили затеять, да? Тогда я хочу выразить благодарность за тот дурацкий рождественский концерт.

– Ладно, – отозвался Рассел. – А я тогда поблагодарю за свитера с оленями.

Софи сдержала смешок.

– За машины, где есть сиденья с подогревом.

– И задницы, сидящие на этих сиденьях.

– За хашбрауны, – продолжила Софи.

– Про пирог не забудь.

– За пирог с сыром.

Рассел мягко притянул Софи к себе. Он был высоким, и она легко уместилась у него на коленях, поджав ноги.

– За идеальные совпадения, – пробормотал Рассел.

– И за неидеальные тоже, – добавила Софи.

Она потянулась к его губам, а он перехватил ее руку и стал целовать пальцы, один за другим: большой, указательный, средний, безымянный, мизинец; потом в обратном порядке.

– За Неда Фландерса, – предложил Рассел.

– О да, тысячу раз да. Ему нужно посвятить отдельный праздник.

Рассел приподнял ее волосы и коснулся губами выступающих косточек шеи. Софи затрепетала. «За Rolling Stones», – промурлыкал он, и в тот момент даже Мик Джаггер не произнес бы это сексуальнее.

– И за то, что «You Can’t Always Get What You Want»[34], – сказала Софи.

– Но иногда можешь получить то, что тебе нужно, – отозвался Рассел.

И тогда она поцеловала его в губы. И ощутила вкус яблок и сыра, вкус поразительно удачного сочетания, которое раньше было даже невозможно представить. А еще – вкус тающего мороженого, тающих преград между ними, вкус слияния двоих.

Софи целовала Рассела и не знала, будет ли этот поцелуй длиться минуту, час или целую ночь. Она целовала его и не знала, что их ждет в следующем семестре, в следующем году. Но в тот момент все это было не важно. Единственно важным был только поцелуй. Вернее, даже не сам поцелуй, а то, что он означал. То, что он открыл. То, что открыла эта ночь. То, что открыли эти двое.

Завтра все будет иначе.

Софи вдруг поняла: и правда, чудеса маленькими не бывают.

Проблемы начались, когда я поджег церковь. Вообще-то, я обошелся без спичек, да и горело не само здание церкви, а сарай рядом с ней. Тот самый, в котором методистская церковь с Мейн-стрит хранит оборудование для ежегодного рождественского представления. Который они раньше использовали.