Холли Блэк - 12 историй о настоящей любви

– Мы все что-то теряем, – произнес язвительный голос. – Мы все любим и теряем, но все равно продолжаем любить.

– Эльспет? – спросила Миранда. Но подумала, что это ловушка. Еще одна ловушка. Она сжала Фенни так сильно, что он едва дышал.

Эльспет посмотрела на Фенни и сказала ему:

– Я видела тебя как-то в окно. Думала, ты тень или призрак.

Фенни ответил:

– Я помню. Хотя вы тогда были не так красивы, как сейчас.

– Какие слова! Боюсь, Миранда вас не поймет, – сказала Эльспет. – А что до вас, миледи, думаю, вы уже догадались, что побеждены. Ищите себе другую игрушку. Леди опустилась в глубоком реверансе. В последний раз взглянула на Эльспет, Миранду, Фенни. На этот раз Фенни посмотрел на нее в ответ. Что он видел? Колебался ли он? Хотел ли последовать за ней? Его рука снова нашла руку Миранды.

Леди ушла, и снег стал реже, а затем совсем исчез.

Эльспет выдохнула.

– Хорошо, – сказала она. – Миранда, ты упрямая девчонка с добрым сердцем. Слава богу, ты умнее, чем твоя бедная мать. Но если бы я знала, что ты задумала, мне было бы что сказать. Сценическая магия хороша, но от настоящей лучше держаться подальше.

– Для Миранды это было бы лучше, – сказал Фенни. – Но благодаря ее смелости и тому, что она придумала, я вновь обрел свободу.

– И теперь, полагаю, нам придется решить, что с тобой делать, – ответила Эльспет. – Тебе нужно что-то более практичное, чем это пальто.

– Идем, – сказала Миранда. Она все еще сжимала его руку. Быть может, слишком крепко, но Фенни, похоже, это не беспокоило. Потому что и он не был готов ее отпустить.

– Идем же домой, – позвала Миранда.

Я никому не сказал, как плохи мои дела.

Да, пожалуй, старик мог бы сунуть в конверт пару баксов и отправить на мой бруклинский адрес (а там их могла бы стащить банда крыс-домушников). Но у него и так забот по горло: нужно откладывать на летний лагерь для моей младшей сестренки. Да еще нашему псу по кличке Орешек – невообразимо блохастой дворняге с торчащими во все стороны зубами – срочно потребовались услуги дантиста. Да-да, вот именно: кривозубой собаке нужна операция. Ну что ж… Но, по словам сестренки, за это придется выложить больше трех сотен зеленых, так что старику пришлось впрячься во что-то типа кредита.

Пустяки.

Подумаешь, посижу в праздники на голодном пайке.

Не о чем говорить.

– Михо[4], – раздался в трубке голос отца, когда я в первый раз остался присматривать за кошкой на целый день, – как дела в колледже, все хорошо?

Я поставил акустическую гитару Майка обратно на стойку.

– Да, пап, все хорошо.

– Ну и хорошо.

«Хорошо, – подумал я. – Сколько же раз мы с ним обменялись этим чертовым словом за последнее время?» Старик говорил так, потому что не был уверен в своем английском, а я – потому что не хотел выглядеть в его глазах выпендрежником.

– На следующий год купим тебе билет, и ты сможешь прилететь домой на Рождество, – продолжал отец. – И тогда ты, я и Софе, мы соберемся вместе, как одна семья. Как раньше.

– Звучит отлично, пап.

Он еще не знал об этом, но к следующему Рождеству я планировал перебраться поближе к дому, в юго-восточную часть Сан-Диего, и пойти учиться в местный муниципальный колледж. Всем, похоже, казалось, что у меня в Нью-Йорке все идет как по маслу. И формально, наверное, так и было. Полная академическая стипендия Нью-Йоркского университета. Профессора, которые просто поражали меня каждый раз, когда я приходил на лекции. Но если бы вы прочитали нашу с сестренкой переписку, вы бы сразу поняли, почему я решил бросить колледж после первого же учебного года. Мой отец – самый стойкий мужчина, которого я знал, – плакал по ночам в подушку. Софе слышала его рыдания за стеной. А еще он отказывался от еды, так что сестренке приходилось буквально силой усаживать его за стол. Словом, дело было в том, что дома творилась чертова реальная жизнь. Настоящее мучение. А я прохлаждался тут, на другом конце страны. Невозможно описать тот груз вины, который я чувствовал на своих плечах.

Повисла долгая неловкая пауза – мы со стариком еще толком не научились общаться по телефону. Наконец он прочистил горло и произнес:

– Что ж, михо, берегись бури. В новостях сказали, она будет сильной.

– Я буду осторожен, пап, – ответил я. – Скажи Софе, пусть держится подальше от парней.

Мы попрощались и закончили разговор.

Сунув мобильник в карман, я в сотый раз заглянул в буфет Майка. Одна цельнозерновая булочка для хот-дога и пара пакетиков кетчупа. Все. В холодильнике тоже было нечем поживиться. Плитка горького шоколада, полпачки мини-морковок, два йогурта без добавок и бутылка крутой водки. Как в такой прекрасной квартире может быть так мало еды? Стоило только взглянуть на красивые баночки с йогуртом, как в животе заурчало. Но нужно было экономить. До Рождества оставалось еще три дня, а до получки – целых четыре.

Майк, управляющий книжным магазином в кампусе, и его жена Дженис обещали заплатить за то, что я посижу с кошкой в их новой квартире. Тут, конечно, было раз в триста лучше, чем в той раздолбанной халупе, которую я снимал в Бушвике, да только Майк забыл заскочить в банк перед отъездом.

– Можно мы рассчитаемся, когда вернемся из Флориды? – спросил он.

– Не вопрос, – соврал я.

Беда не приходит одна: они уехали, а через пару часов на Нью-Йорк обрушился чертов снегопад. Весь Парк-Слоуп, где жил Майк, завалило слоем гребаного снега толщиной в тринадцать дюймов. И если бы я даже захотел освежить навыки, полученные дома (обчистить кого-нибудь, например), то ничего бы не вышло. Все сидели по своим тепленьким домам и носа не казали наружу.

Закрыв холодильник, я вышел в гостиную и уставился в окно. Кошка тоже смотрела в окно. Оливка – кажется, так ее зовут. Пустой желудок сжало, скрутило, потом медленно отпустило и сжало снова. Пара машин, оставшихся на улице, уже превратилась в сугробы, а снег все падал и падал. Под его тяжестью сгибались деревья.

Повернувшись к кошке, я сказал:

– Тебя я не съем, обещаю.

Она равнодушно посмотрела на меня, спрыгнула на деревянный пол и вальяжно направилась в сторону кухни, где ее дожидалась полная миска сухого корма со вкусом лосося.

Я успел съесть четверть одного из драгоценных йогуртов Майка, когда в дверь вдруг постучали. Ложка застыла над пластиковой баночкой. Кто бы это мог быть? Снаружи в дом никак не войти, а Майк сказал, что во всей семиэтажке никого, кроме меня, не будет: все разъехались на Рождество.

Снова стук.

Теперь громче.

Сунув йогурт обратно в холодильник, я подошел к двери и посмотрел в глазок. На площадке стояла красивая девушка с длинными золотистыми волосами, фарфоровой кожей и светло-карими глазами. Я все никак не мог привыкнуть к тому, что здесь повсюду такие люди. Знаете, как в сериалах или рекламе. Дома-то по улицам ходят сплошь обычные мексиканцы, такие же, как я.

Откинув цепочку, я распахнул дверь и произнес, напустив крутой вид:

– Нужна помощь?

– Ох, – разочарованно вздохнула девушка, – ты не Майк.

– Нет, мы с ним вместе работаем…

– И ты уж точно не Дженис.

Она заглянула в квартиру мне через плечо.

– Майк – мой босс, – проговорил я слишком быстро и совсем не круто. – Сижу с его кошкой, пока они с Дженис гостят у друзей во Флориде. Он в курсе, что я здесь.

Мое сердце заколотилось. Не хватало еще, чтобы эта девушка решила, что застала меня на месте преступления. Я махнул рукой куда-то внутрь квартиры, но кошка Майка, мое единственное алиби, куда-то скрылась.

– Что-нибудь передать им? С удовольствием это сделаю. Они вернутся сразу после Рождества.

– Ты разбираешься в трубах? – вдруг спросила она.

– В трубах?

– Да, в трубах, – она помолчала, надеясь увидеть понимание в моем взгляде, но его там не было. – Ну, знаешь, раковина, душ, вот это все… короче, трубы.

– А, сантехника, – я ничегошеньки не знал о сантехнике, но все равно кивнул. Когда дело касается хорошеньких женщин, у меня правило: сначала кивай, потом задавай вопросы. – Конечно. А в чем проблема?

Выбравшись из укрытия, Оливка стала тереться о мою ногу.

– Кис-кис-кис, – умилилась девушка и, присев, почесала кошку за ушком. – Я смотрю, ты ей нравишься.

Я сделал в уме отметку: дать Оливке вечером побольше еды. Если ухоженная трехцветная кошка трется о твои ноги, вряд ли кто-нибудь примет тебя за преступника.

– Да, мы буквально сроднились за эти сутки, – ответил я. – Как подумаю, что придется расставаться, на душе так тоскливо.

– Моя милая, моя хорошая, – ворковала девушка тем странным голоском, которым женщины разговаривают только с животными и маленькими детьми. Она гладила кошку по спинке, а я тем временем рассматривал ее саму. Старая ношеная толстовка, рваные джинсы и угги, но все равно было видно, что она из богатеньких. И это давало ей особую власть надо мной, природу которой мне было не понять, как ни старайся.

Девушка поднялась, наши глаза встретились – и тут у меня в животе заурчало так громко, что пришлось согнуться, притворяясь, будто я закашлялся.

– Что с тобой? – спросила она.

– Все нормально. Ох. Прости.

– Ладно. Так вот, у меня там, наверху, небольшая катастрофа. Пытаюсь открыть воду в душе – и ничего. Совсем, ни капельки. Ты в этом что-нибудь понимаешь?

– Немного.

Вранье!

– Хочешь, посмотрю?

– Если не трудно.

– Погоди, я только ключи возьму.

Я кинулся обратно в гостиную Майка, на ходу пытаясь вспомнить, как мой старик чинил трубы на кухне с помощью своего верного гаечного ключа. В памяти отчетливо всплывала картинка: отец лежит на спине, наполовину скрывшись под раковиной, и что-то вертит, а вокруг раздается металлический лязг.