Холли Блэк - 12 историй о настоящей любви

Мериголд бросила ему рубашку.

– Не забудь.

Он накинул ее поверх футболки.

– Как ты думаешь, что скажет твоя мама, когда увидит все это?

– Честно? – Мериголд покачала головой, закрепляя волосы заколками. – Она будет в бешенстве. Но потом… Думаю, потом она будет рада. Возможно, даже счастлива.

– Я надеюсь.

– Вот, вбей сюда свой номер.

Мериголд вытащила телефон из кармана и бросила его Норту. Он сделал то же самое, и они добавили друг друга в записную книжку.

– Напиши мне, когда доберешься до дома, хорошо? Чтобы я знала, что с тобой все в порядке.

Норт улыбнулся.

– Напишу.

Они снова поцеловались у входной двери.

– Завтра вечером я работаю, – сказал Норт в перерывах между поцелуями.

– И слава богу!

– Знаю. Никогда еще так не радовался тому, что работаю на родителей.

Они рассмеялись.

– До завтра, Мериголд Мун.

И напоследок Норт поцеловал ее еще раз.

Мериголд выглядывала на улицу сквозь морозные узоры, которые разрастались и сверкали на стеклянной двери балкона. Она смотрела, как Норт идет к машине. Издалека его фигура казалась идеальной, и Мериголд до боли захотелось обнять его. Садясь в грузовик, он поднял голову и посмотрел на ее окно.

Улыбнулся, увидев ее силуэт, и помахал.

Сердце Мериголд подпрыгнуло, и она помахала в ответ. Она смотрела вслед грузовику, пока тот не скрылся из виду. Огни в елочной лавке погасли, фонари не горели. В тусклом свете ближайшего магазинчика Мериголд увидела, что ели стоят, припорошенные снегом. Снаружи было холодно, пусто и темно.

Вдруг в замке повернулся ключ.

Мериголд обернулась. В квартире было тепло, уютно и светло. Норт был ей нужен, чтобы сделать маме подарок. А вышло гораздо лучше – красивая квартира и прекрасное дерево.

Ручка двери повернулась.

– Мам, – произнесла Мериголд, – добро пожаловать домой.

Когда друг просит тебя побыть Санта-Клаусом, сразу чувствуешь себя толстым.

– Но я же еврей, – протестовал я. – Ладно бы ты попросил меня побыть Иисусом – он из моего народа и хорошо выглядел в набедренной повязке. К тому же Санта непременно должен быть веселым, а от Иисуса на Рождество требуется только одно – родиться.

– Я серьезно, – сказал Коннор. Не так часто он бывает серьезным, чтобы я мог просто от него отмахнуться. – Возможно, это последнее Рождество, когда Райли все еще верит в Санту. Меня она сразу узнает. Так что Сантой можешь быть только ты. Больше у меня никого нет.

– А как насчет Ланы? – спросил я, имея в виду старшую из его младших сестер.

Он покачал головой.

– Без вариантов. Ну просто никак.

И неудивительно. От Ланы скорее дождешься издевки, чем подарка. Ей всего двенадцать, а я уже ее боюсь.

– Ну, пожа-а-алуйста, – принялся канючить Коннор. Я ушам своим не поверил: можно подумать, я быстрее соглашусь выставить себя дураком, если он сам будет валять дурака.

– Костюм даже подгонять не придется! – заверил он. Этого-то я и боялся.

Канун Рождества для меня – это традиционные семейные споры о том, какие фильмы смотреть на следующий день. (Выборы Папы Римского – ерунда по сравнению с нашими баталиями.) Покончив с этим, мы расходимся по разным углам, и каждый занимается своим делом. И хотя моя семья не религиозна, я все равно не мог допустить, чтобы они увидели, как я покидаю дом в костюме Санты. Поэтому незадолго до полуночи я тайком выскользнул на улицу и попытался переодеться на заднем сиденье своей машины. Это двухдверная Honda Accord, и от меня потребовалась изрядная сноровка. Случайный прохожий, заглянув в окно, подумал бы, что я либо душу Санту, либо занимаюсь чем-то еще. Штаны Санты не налезали на джинсы, и мне пришлось раздеться до трусов, чтобы ниже пояса тоже стать Сантой. Я думал, костюм будет сидеть, как пижама, но ощущения были такие, будто я замотался в старые шторы.

И это не считая белого меха. Интересно, откуда взялся этот мех, если Санта проводит большую часть времени на Северном полюсе? Похоже, белым медведям больше вреда от него, чем от глобального потепления. Ну, это так, к слову. Ерунда, но в такой час на заднем сиденье машины ничего умнее в голову не приходит.

Пока я пристегивал живот и надевал куртку, Коннор, наверное, уже уснул и беспечно видел сны. Вообще-то он не собирался ложиться, но я подумал, что это было бы слишком рискованно. Если бы нас поймали, мы бы не только огребли неприятностей, но и ужасно разочаровали бы Райли. Лана с матерью, наверное, тоже спят. Не думаю, что они подозревают, что я собираюсь нанести им визит. Они вообще с трудом представляют, кто я такой. А вот Райли спать не должна. Во всяком случае, когда я появлюсь в гостиной. Ведь мы затеяли все это только потому, что эта шестилетняя девочка еще верит в чудеса. Иначе я бы на это не пошел.

У меня был подарок и для Коннора – завернутая в красивую бумагу коробочка, которую я отчаянно пытался не помять, хватая в темноте сапоги и бороду. Я уйму времени потратил на то, чтобы придумать ему подарок на наше первое Рождество. Коннор считает, что подарки – это не важно, но я так не думаю. Просто в них главное – не цена, а возможность сказать: «Я тебя понимаю». Правда, тут всегда есть риск: когда три недели назад я заказывал подарок, была вероятность, что мы расстанемся до Рождества. Но этого не случилось. Мы все-таки вместе.

Когда я оделся, оказалось, что я не могу перелезть на переднее сиденье. Пришлось изменить положение и сиденья, и руля, чтобы втиснуть мою сантовость на водительское кресло. Тут-то я и понял, зачем нужны открытые сани.

Дома у Коннора я был всего несколько раз, и в основном еще до того, как мы начали встречаться. Для его матери я был кем-то из толпы друзей: еще одно тело на диване, лицо над миской с чипсами… Долгое время нас было шестеро, а потом мы с Коннором стали парой. Время от времени Райли забегала на нашу территорию, чтобы стащить что-нибудь съедобное или пококетничать с любым, кто обратит на нее внимание. А Лана оставалась у себя в комнате и включала музыку так громко, что мы не слышали даже своих мыслей. Как-то странно было подъезжать к их дому в костюме Санты, так что я остановился у дома соседей. Могу только догадываться, как я выглядел, выходя из машины. На улице было так тихо, что от этого даже становилось страшно – ничего себе канун Рождества! Я чувствовал себя не вестником добра и веселья, а скорее уж маньяком из малобюджетного фильма ужасов «Убийственная поездка Санты», в котором собирается искромсать парочку добропорядочных граждан и несколько не слишком сообразительных и плохо одетых подростков.

И тут я вспомнил, что оставил ключ от дома Коннора в джинсах. Пришлось возвращаться за ним. Неумелый из меня серийный убийца.

Да еще и лицо под бородой чешется.

Хоть мы и евреи, сначала родители уверяли меня, что Санта существует. Просто никогда к нам не приходит. Они говорили, что ему просто не хватает времени на всех. «Не так уж много домов он может обойти за ночь, – говорили они. – Поэтому и пропускает девочек и мальчиков, у которых уже было восемь дней Хануки. Но ты можешь помахать ему, когда он будет пролетать мимо».

Так что в раннем детстве в канун Рождества я допоздна не ложился спать, чтобы помахать Санте, если он зайдет к соседям. Именно из-за соседей, у которых был сын моего возраста, мне и не говорили правду о Санте. Родители боялись, что я сразу же поделюсь с приятелем этим разрушительным знанием. Их опасения были не беспочвенны: к тому времени я уже успел убить в друзьях веру в пасхального кролика. Я считал, что толстяк, который летает по всему миру и дарит подарки, – это нормально, а вот кролик, раздающий пасхальные яйца, – просто глупость.

В конце концов, именно соседский мальчик и сказал то, что помогло мне узнать правду. Наш разговор был примерно таким:

Он: «Второе имя Санты – Святой Ник».

Я: «Святой Ник Клаус?»

Он: «Нет. Просто Святой Ник. Святой Николай».

Я: «Но разве не все святые умерли? И если Санта-Клаус – святой, разве это не значит, что он мертв?»

Я видел, что правда ошеломила его. И он расплакался.

Коннор дал мне такие подробные указания, будто я один должен был сыграть всех одиннадцать друзей Оушена. Подарки уже лежали под елкой, и носки были заполнены и развешаны. От меня требовалось разворошить подарки, а потом якобы случайно наткнуться на дверь Райли, пошуметь, чтобы она проснулась, тихо выскользнула из комнаты и увидела, как я раскладываю все по местам. Коннору пришлось раз шесть повторить, что его мама не держит под кроватью ружье. Он поклялся и добавил, что она принимает столько транквилизаторов, что не проснется, даже если я проеду через ее спальню на санях, запряженных стадом северных оленей. Я подумал: что же с ней будет, случись пожар, но решил оставить свои страхи при себе.

Мне хотелось, чтобы Коннор не спал. Я хотел, чтобы он был со мной, когда я приду в его дом. Так странно красться на цыпочках по кухне без него. Странно слышать тишину в коридоре, не чувствуя рядом его дыхания. Я знал, что его присутствие испортило бы нашу задумку, но так хотелось, чтобы он подсказывал из-за кулис, как мой личный «рождественский» Сирано.

Зато он смотрел на меня с фотографий, висевших на стенах: вот он сам, вот его сестры, а вот фотография его матери в овальной рамке. Чем ближе я подходил к гостиной, тем старше становился Коннор на фотографиях. Лица на стенах уже едва ли не смеялись надо мной: я постоянно наступал на левую штанину, рискуя в любой момент оторвать ее.