Нэнси вкатила мне двойную дозу откровенностей. Мне пора вернуться в лоно семьи, считала она, а не отгораживаться от всего мира в выбранном наудачу городишке – да еще таком, откуда до ближайшего крупного города (Портленда) надо добираться три часа, к тому же через гигантскую горную цепь (Каскадные горы). Но этот совет дала женщина, снимавшая восемнадцать лет одну и ту же квартиру.

– Ты ведь никого там не знаешь, никого во всем штате, – убеждала меня Нэнси, – ты даже не ходишь на лыжах. Ну скажи мне еще раз: зачем тебе переезжать в этот Бенд?

Не зная этого и сама, я бормотала что-то о шикарном магазине одежды (там «Эдди Бауэр» – улет!), о дешевой регистрации автомобилей и, конечно, о своих волосах.

– Итак, – заключила Нэнси, – ты едешь в Бенд за красивыми волосами?

Я понятия не имела, что ждет меня в Бенде – найду ли я там друзей, буду ли счастлива, встречу ли настоящую любовь. Но возражать не хотела – я действительно испытывала удовлетворение при мысли, что мои волосы будут выглядеть великолепно.

6

Дом, милый дом

Когда-то в колледже нам читали курс антропологии, известный в студенческой среде как «требуха» – словцо, означавшее: предмет этот настолько прост, что экзамен по нему с честью выдержит обычная лабораторная крыса. Доверившись общественному мнению, а также потому, что занятия по антропологии начинались в девять утра, когда я обычно еще спала, я редко посещала их и почти никогда не выполняла домашних заданий. Я полагала, что приличную оценку мне поставят просто автоматически. Когда подошел конец семестра, я получила «неуд» за активность, и ко времени экзамена ситуация полностью определилась: чтобы сдать этот предмет, я должна за ночь выучить всю историю эволюции человечества. Как ни печально, несмотря на двадцать часов зубрежки, подкрепляемой кофеином и пирожками тако, мне не удалось внятно объяснить, чем отличается Australopithecus afarensis[4] от Australopithecus(a) africanus(a),[5] и я завалила экзамен.

Сейчас, по дороге в Бенд, когда я думала о том, что ждет меня впереди, и вспоминала прошлое, меня вдруг осенила догадка. Внезапно я поняла, что всегда, во всем вела себя так, как перед экзаменом по антропологии, то есть двигалась по инерции. Я никогда не старалась по-настоящему реализовать себя, надеясь, что если просто продолжу делать то малое, к чему привыкла – хвататься за любую подвернувшуюся писанину, заигрывать с каждым мужчиной, показавшимся мне интересным, быть доброй девочкой и позволять бабуле Руфи время от времени обыгрывать меня в скрэббл, – то в конце концов обрету прекрасного мужа, первоклассную работу и интересную жизнь – словом, все то, чего всегда желала.

И что же принесла мне эта стратегия? Цепочку посредственных бойфрендов, интерес к криминальным новостям и юридическим загвоздкам и доход, полученный мной за то, что сотню раз переписывала с бесконечными вариациями популярную книжку «Десять минут ради красоты вашего тела». Но, даже увеличивая тренировочную нагрузку и уделяя больше времени ежедневным упражнениям, я была на грани того, чтобы снова провалить экзамен.

Все же у меня оставалось время, чтобы изменить жизнь, и сейчас я имела для этого превосходную возможность. Хватит двигаться по инерции. С этого момента я буду руководствоваться только одним принципом: жизнь – это то, что создаешь для себя ты. Или, как говорит дедушка Джулиус: «Ты сам выписываешь себе подорожную, потому что, уж будь уверена, никто за тебя этого не сделает».

Мое турне было только началом. Пора приниматься за дело по-настоящему.

Я приехала в Бенд, опьяненная свежим октябрьским воздухом, своей решимостью и новизной серебристо-голубого коттеджа, снятого мною. Его достроили в ту самую неделю, когда мне предстояло въехать. Он чем-то напоминал амбар; сходство довершали красная дверь и сосновая лестница, сделанная из дерева, стоявшего во дворе перед домом и поваленного молнией. Я пришла в восторг от того, что мой двухэтажный, с тремя спальнями дом, расположенный всего в миле от чудесного городского парка и в нескольких минутах от мест, где можно погулять, покататься на велосипеде, походить на лыжах, обошелся мне на четыре сотни в месяц дешевле, чем тесная квартирка, которую я арендовала в Беркли. Я не переставала восхищаться своей прозорливостью.

Первой моей задачей было создать в доме атмосферу, соответствующую духу Бенда (и, конечно, моему обновленному духу!): бодрую, незаурядную, энергичную. Это означало радикальный отход от прежних моих интеръерных ухищрений, которые, если отнестись к ним снисходительно, можно было бы назвать «дешевой распродажей начала девяностых» – или, в более поздние годы, – «дешевой распродажей начала девяностых плюс стильные ночные столики». Многие годы я жила в почти совершенно одинаковых квартирах, обставленных подержанной мебелью, куда входили четыре ветхих стула с мягкой обивкой, виниловые бежевые циновки и самая неудобная кушетка на свете – ее подарили мне дедушка и бабушка. (С годами седалище дедушки Джулиуса стало невероятно костлявым – сам он говорил, что у него «острый задоне-сидитис», и больше не мог пользоваться этой кушеткой.) Я никогда не тратила деньги на меблировку, опасаясь, что, когда буду съезжать, для новой квартиры эти вещи: все равно не подойдут. Но вот настал день, когда я решила потревожить свои сбережения.

Не сомневаясь, что проведу в Бенде долгие годы, если не всю жизнь, я собиралась обставить свой дом так, чтобы он соответствовал моей новой жизни. Но на моем пути стояло одно препятствие: я абсолютно ничего не смыслила в дизайне. Я боялась, что, если пущусь в свободное плавание, мой дом будет не отличить от витрины заурядного универмага. Но я знала, кого позвать на помощь: мою сестру.

Между мной и Джен было всего два года разницы, но в этом состояло наше самое незначительное отличие. Подрастая, мы все более расходились по разным орбитам; особенно это стало заметно в школе. Я проводила подростковые годы в своей комнате, притворяясь, что делаю домашние задания, но вместо этого с азартом смотрела очередную серию «Военно-полевого госпиталя» и все телешоу с участием Ли Мейджорса.[6] В порыве великодушия родители поставили единственный в доме телевизор ко мне в комнату. Они были противниками самой идеи телевидения, хотя не считали, что оно разрушающе действует на психику и вообще отдает пошлятиной. Просто родители чувствовали, что телевизор нарушает гармонию домашнего очага. Держать в гостиной «Сони» с двадцатипятидюймовой диагональю было для них все равно, что поставить туда газонокосилку.

Понятия не имею, чем занималась моя сестра, пока я шесть лет ходила в школу, где учились только девочки, и грезила о супермене, но точно знаю, что в ее школе разделения полов не было, и приоритет там отдавали изучению изящных искусств. Учащиеся там ставили множество школьных спектаклей, курили травку и звали директора «Джим». После того как я поступила в университет, мы с Джен никогда уже не жили в одном городе и встречались нерегулярно. Но мы обе посещали семейные торжества, поэтому понимали, что вылетели из одного гнезда, что у нас одни и те же добропорядочные родители и нуждающиеся в постоянной заботе дед и бабка. Кроме того, с возрастом мы научились ценить таланты друг друга.

Кроме безукоризненного вкуса, унаследованного ею от отца, Джен обладала еще и таким ценным качеством, как творческий подход к делу. Ее дипломная работа «Семейное торжество как действо» доказывала, что семейный праздник – сугубо официальный раут, где все роли заранее распределены. Гостям предписывалось следовать жестким правилам, разговаривать только в определенных местах и только на определенные темы, например, о курении, любви или домашних животных. Я не сомневалась, что мастерство и зоркий глаз Джен сотворят с моим новым домом чудеса.

И вот через несколько недель после переезда я заказала билет для сестры. Вскоре ей предстояло получить магистерскую степень по специальности «новый реализм». Эта дисциплина, насколько я могла судить, помимо всего прочего призывала носить большое количество черных вещей. Джен выскочила из местного крохотного аэропорта, кутаясь в красно-желтую фланелевую рубаху.

– Взяла на время! – задыхаясь, объявила она. – Я так и думала, что в таком месте, как это, носят яркую клетку.

С момента прибытия Джен события разворачивались с головокружительной быстротой. Одним взглядом она оценила мой дом с поваленной сосной («Ладно, сойдет», – сказала Джен), потом схватила ключи от машины, уселась за руль и погнала, не обращая внимания на указатели, ограничивающие скорость движения 25 милями в час; мне оставалось только показывать ей дорогу к многочисленным антикварным магазинчикам центрального Орегона. Способности Джен поражали меня. Когда в магазин заходила я, у меня в глазах рябило от бесконечного разнообразия стульев, шкафов, зеркал, ковриков и подсвечников; мне казалось, я не успею все это хорошенько рассмотреть до того, как магазин закроется. Но Джен, окинув магазин беглым взглядом, тут же устремлялась к чудесному столику из старых посылочных ящиков и объявляла: «Заплати, а я подожду на улице».

Всего за два дня мы, потратив на удивление скромную сумму, подобрали полный комплект мебели и аксессуаров: подержанные сосновые стулья, лоскутные одеяла, лампы, сделанные из колесных ступиц, фотографии местных рек. Последним штрихом стала зеленая металлическая «С», по типу литеры «М» у Мэри Тайлер Мур; ее я прибила на стену в своей спальне. Буквально за какие-то мгновения мой дом стал выглядеть так, будто я прожила в нем много-много лет.

Через несколько недель после того, как уехала Джен, родители решили предпринять паломничество в Бенд, и я была рада, что могу показать им, как моя новая жизнь обретает форму. Как и Джен, они вышли из здания аэропорта, кутаясь в яркие шотландские пледы, хоть и не стремились во что бы то ни стало обратить на это мое внимание.

Мама несла какой-то большой пластиковый пакет, и когда она приблизилась, я разглядела то, что было внутри: матрац. Моя мама пролетела 1300 миль, чтобы привезти мне полиэстровый матрац.